даже кажется, что когда-то ел.
— Даже если и нет, сегодня ты попробуешь лучшую комарчу на свете. Видишь вот здесь две точки?
— Какие?
— Вот эти, — показал Тонино пальцем и ткнул рыбу, которая в ту же секунду немного встрепенулась в миске и последний раз взмахнула хвостом. — Это следы зубов, вернее, нежного укуса. Видишь, с обратной стороны эти точки чуть дальше отстают друг от друга — это следы нижних клыков.
— Господин Брклячич, эти медведицы правда ловят для вас и приносят вам каждое утро рыбу?
— Вы знаете, почему кошки приносят мышей и ящериц и кладут их своим хозяевам на порог? — сказал Брклячич, в первый раз на чистом хорватском. Синиша удивленно посмотрел на него.
— Я решил сделать исключение, — продолжал смотритель маяка, — потому как считаю, что это особенный случай, по некоторым причинам даже больше для нашего Тонино, чем для вас, соответственно, к чему утруждать его переводом. Так вот, почему кошки приносят мышей и ящериц своим хозяевам? По мнению Десмонда Морриса, и я с ним полностью согласен, кошки считают своих людей — тех, с кем они общаются каждый день — безнадежно плохими охотниками. Поэтому время от времени они приносят свою добычу и кладут ее на порог: с одной стороны, чтобы хозяева не умерли с голоду, а с другой — чтобы они наконец поняли, что им следует научиться охотиться. Потому-то я считаю глупым, что этих дивных, породистых морских существ называют медведицами, а не кошками.
* * *
С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/Куошецьки
Безумие, безумие, безумие, безумие!!!!!!!! Возможно, Брклячич врет, может быть, он совершенно рехнулся, но я очень хочу ему верить! Очень! Что я теряю?
Он говорит, что когда приехал сюда в качестве поверенного, то привез с собой, помимо всего прочего, две удочки. Из-за них он сразу же стал предметом всеобщих насмешек. На Третиче никто никогда не ловил рыбу удочкой с берега, поэтому все приходили потихоньку подглядывать, как он это делает. Он пробовал рыбачить с Кейп-Арты, пробовал с Чиорты, пробовал с Лайтерны, с этого камня, пробовал утром, вечером, днем и ночью, но все не мог ничего выловить. Куда бы он ни пошел, за ним всегда следовало минимум два-три местных жителя. Они останавливались шагах в двадцати от него и молча смотрели, пока он не доставал пустой крючок. Тогда они начинали тихо комментировать происходящее, пока он снова не забрасывал удочку. Как только они замечали, что он начинает собираться, они тоже шли домой, но потом обязательно поджидали его где-нибудь по пути и с видом крайней заинтересованности на полном серьезе спрашивали его, как все прошло, поймал ли он что-нибудь. Разумеется, кроме того, чтобы просто поприкалываться, они преследовали цель достать его как следует, чтобы он вернулся в Загреб ни с чем. Все больше времени он стал проводить на Лайтерне со своим переводчиком и смотрителем маяка Тонино, единственным человеком, который над ним не смеялся, за долгими разговорами о том о сём, но больше — о третичском диалекте. Однажды ночью, перед рассветом, он спустился к морю и всерьез размышлял о том, чтобы вернуться в Карловац (где он как дурень уволился из школы, когда стал депутатом!), или куда-нибудь еще, и вновь начать обучать молодых незаинтересованных дебилов. Когда небо стало светлеть, он, сам не зная почему, запел «О соле мио!» — воспроизводя текст по памяти, а мелодию доверяя своему ужасному слуху. Потом он встал и направился к маяку, как вдруг услышал за спиной «хлюп!». Он повернулся и, поскользнувшись, упал, как и я сегодня утром. В этот момент он увидел внизу, на камне, рыбу — как будто ее выбросило само море. Она еще билась и переворачивалась, и тогда он поторопился взять ее, пока она не соскользнула обратно в воду. Схватив ее, он прокричал первое, что пришло ему в голову в этот фантастический момент: строку из стихотворения Пупачича «Добро ютро, море злато!». И тогда из моря на мгновение высунулась — морская медведица! Она посмотрела на него, пропыхтела что-то и исчезла. Ничего не понимая, он едва дождался следующего утра. И — все повторилось, причем в этот раз медведица, поднявшись наполовину из воды, оставила рыбу на камне, пока он спускался. И на третий день снова, и снова, и снова. А через неделю появилась еще одна медведица, тоже со своей рыбой. Брклячич каждое утро для них немного пел, немного декламировал, а они ему, как плохому рыболову, приносили символическую добычу. Тонино рассказал ему историю о войне третичан с медведицами, которые, заигравшись, постоянно рвали рыбакам сети. Они хотели играть, а те убивали их при первой возможности. Он решил демонстративно, при свидетелях, сломать удочки, бросить их в море и молчать о своих чудесных утренних встречах. Тонино сразу согласился хранить его тайну, потому что у него были на то свои невеселые причины (об этом потом!), а Домагой Брклячич решил послать все к чертям собачьим и переселиться сюда, к своим Тристану и Изольде. И к Тонино.
Вечером я попрессую немного старика, а завтра утром снова приду к маяку, чтобы посмотреть, правда ли все так. Не могу дождаться!
* * *
— Шьор Смеральдиць, — закинул Синиша через стол удочку под конец обеда, — Тонино рассказал мне, что вы когда-то были чуть ли не главным охотником на морских медведиц…
Старик, продолжая жевать, лишь усмехнулся левой стороной лица.
— И что вас приглашали рыбаки с других островов и даже из Италии… — не сдавался поверенный.
— Да… — осторожно отозвался Тонино-старший.
— И что вам платили чистым золотом, ну, только чтобы вы прикончили этих бестий…
— Ши, но уже ниет ни циловеков, ни юдей.
— Больше нет ни средиземноморских медведиц, ни тех людей, — быстро перевел Тонино и осторожно подал Синише знак, чтобы он не развивал эту тему. Поверенный, однако, твердо решил осуществить свой план.
— А в чем был секрет? Ну, что за техника, которой не владел никто, кроме вас?
— Уотец… — Тонино попытался урезонить хотя бы отца, чтобы тот не попался в болезненный капкан, но старик лишь махнул рукой и строго посмотрел на него.
— Циловеку нужен вуоздух. Циловек не спи воа море. Где циловек спи?
— Не знаю… — ответил Синиша. — Где-то на суше, на воздухе.
— Ши, ноа суше, — продолжал старик, доставая свой белый «Мальборо» и еще медленнее, чем обычно, отрывая фильтр. Затем он вставил сигарету в мундштук. — Но где ноа суше? И ноа суше, и не ноа суше. Циловеки спят воа гротто, муой повери, воа гротто, цьто ты доаже
