прихоти?»
Гровс непроницаемым взглядом окинул Петракова:
— Лично мне война не нужна. Я — акционер. Мои деньги вот в этом деле. — Он обвел руками вокруг себя, и от соприкосновения закачалась длинная ветка фикуса. — Мой доход возможен только в случае успеха. А успех — это обеспечение человеку долголетия. Желательно в несколько раз по сравнению со средней продолжительностью жизни...
— Послушайте, господин Гровс! Все, о чем вы говорите, несовместимо.
Иван Андреевич удивленно, в упор рассматривал Гровса. Широко открытые глаза... Обычно это хорошо. Но у Гровса слишком открытые желто-зеленые глаза. Почему — слишком? Ни тени смущения — вот в чем дело. А говорит-то что!..
Гровс встал, прошелся, будто спрятался за кустами фикусов и китайских роз. Давно не говорил он ни с кем вот так, как с равным. Чаще всего собеседники были из числа подчиненных. Но что это за собеседники? При каждом слове Гровса — руки по швам. Это правильно: распусти подчиненных, они на шею сядут... Другие собеседники были из числа наезжавшего время от времени начальства. Тогда уже он, Гровс, держал руки по швам. А чтобы вот так, как с профессором Петраковым... Даже отвык говорить о будто бы забытых и потому ненужных элементарных вещах, не требовалось этого. Но Петракову, может быть, как раз и нужны сейчас самые элементарные вещи.
— Война, как таковая, не мое дело. Главное — доход. Так что я — не кровожадный. — Он заложил руки за спину, отчего сутулость исчезла. Стоять перед Иваном Андреевичем было неудобно — слишком узкой была дорожка. Головой Гровс то и дело касался отвисшей ветки фикуса, тогда он ладонью будто смахивал с головы следы от прикосновения и вновь закладывал руки за спину. — Доходы нужны постоянно. Какими средствами, война или что-то иное, — из-за этого у меня голова не болит. Без меня начнется война, без меня и кончится. А прибыль была и будет моей.
— Что я скажу, господин Гровс, если уж о прибылях... Надо ли мир на земле сравнивать с каким-то доходом? Вот, к примеру, воздух. Не замечаем, когда воздуха много и если он чистый. Но вот кое-какие большие города начали задыхаться. Пошла торговля кислородом в киосках! Люди почувствовали, что это такое — воздух...
— О-о, куда вы... — Гровс поднял руку, поводил ею в воздухе, показывая на небеса: — Чужое, не мое, все это в мировом масштабе. Мне близко и дорого то, что в моих руках: прибыль. Повторяю: война неизбежна. Я назову крупные международные соглашения насчет обеспечения мира, ограничения средств массового уничтожения людей... Хотя бы одно из них выполнено полностью? Вы, господин Петраков, все знаете, только делаете вид: неведомо вам, странно, боязно вроде бы подумать. Разве секрет, что к новой войне начали готовиться сразу после второй мировой? Смешно произносить: дни покоя... Разве тайна — наличие у многих государств атомных и водородных бомб? Заметьте, многие из этих бомб изготовлялись в строжайшем секрете. Во всем мире действовали ограничения, а тем временем за семью замками расширялось их производство. Для чего? Не для мирной цели.
Гровс опять сел рядом с Петраковым, положил ногу на ногу. Было странно видеть, что у этого громоздкого человека такие тонкие ноги.
— Сейчас, господин Петраков, в пору говорить о нейтронных бомбах. Нет, даже не о них. Сейчас в военных целях нетрудно вызвать воздушный огненный циклон, придать ему огромную скорость. Ничто не сохранится на его пути. Не составит большого труда сделать «прокол» в атмосфере. На всей площади «прокола» ультрафиолетовое излучение будет жестким, на этом месте на земле будут полностью уничтожены все формы жизни. И все это уже испытано в локальных войнах. Мертвая пустыня, представляете? Можно вызвать землетрясение...
— Веселый разговор, — вздохнул Иван Андреевич.
Замолчал Гровс. Он смотрел на тисовую жердь на сиденье декоративного дивана, ногтем пытался отковырнуть омертвевшую кору. Потом занес руку за спинку дивана, щелкнул выключателем. Повеяло свежим, прохладным ветром — начал работать бесшумный вентилятор. Зашелестели суховатые листья азалии, закачались тяжелые ветки фикуса.
— Мы с вами, господин Петраков, будто бы на берегу Средиземного моря. Чувствуете — ветер, а если хотите, включу звуковое оформление: услышите шум настоящего прибоя.
— Зачем? Искусственное все это, — нехотя проговорил Иван Андреевич.
— Сейчас все в мире искусственное! Так называемая доверительность между государствами искусственна, она существует, пока выгодна. А между людьми? Тут вообще черт ногу сломает... Ладно, не хотите шума прибоя, не надо. Записан он на берегу Тирренского моря, это в Средиземноморском бассейне. Люблю я этот уголок в Италии. Зовется — Террачина. Отвесная скала над морем. Жутко глядеть! На ее макушке — ресторан. Обзор какой... Внизу тоже приличное заведение с прозрачной стеклянной стеной. Волны лезут прямо на стол, но... разбиваются о стену в каких-нибудь пятидесяти сантиметрах. А ты сидишь себе, попиваешь да посматриваешь, как в воде суетится всякая мелкота — рыбешки, крабы, водоросли. А выйдешь, особенно если вечером, — тишина, воздух... Ах, боже мой, люблю тебя, Террачина, уголок рая!
И опять замолчал. Он вспомнил, как однажды ночью в Террачине купался в море у подножия скалы. Страшновато было, но интересно. Прохладная, тяжелая вода легко держала его, то и дело подпирая волнами. А он, лежа на спине, смотрел на освещенную верхушку скалы. Там, в вышине, виделось ему что-то сказочное, недоступное. Наверху под ветром качались деревья, в их черной зелени изредка проглядывал электрический светильник. Словно гигантскому чудищу не терпелось посмотреть вниз, на море, на ночного купальщика, но деревья дружно встали на пути. Поэтому и шевелились кроны, загораживая собой и море и купальщика, поэтому и казалось, что наверху творится что-то сказочное...
— Хлопотное это дело — война, — заговорил, будто очнувшись, Гровс. — Не хочу я... Но ее все равно начнут. Ну и чего же мне? Оставаться непричастным к дележке выгодного заказа? — Он посмотрел на потолок, на кусты китайских роз. Поморщился, будто от неожиданной боли: — Надоело здесь! Как надоело... Хозяин я, да что в этом хорошего? Знаете, как я курил! А здесь курить нельзя. Создаю коллекцию зажигалок. У всех, кто приезжает, отбираю... Хотите посмотреть?
«Чего это он? Разжалобить задумал?» — гадал Иван Андреевич, пока Гровс ходил за коллекцией.
Вернулся он с плоским ящичком черного цвета. Ящичек по углам и на середине крышки был украшен серебряной чеканкой: чайки над волнами, пальмы на морском берегу. Внутри на алом бархате, закрепленные пружинистыми скобами, лежали в несколько рядов зажигалки. То строгие — цилиндр, колпачок, зубчатое колесико, то в виде замысловатых
