но Артур мягко останавливает меня за голое предплечье. У него ужасно холодные пальцы. У меня сразу же бегут мурашки по коже.
— Владик не такой хороший, как ты успела себе нарисовать в своем девичьем царстве единорогов и сахарной ваты.
— Неинтересно, — с вызовом смотрю ему в глаза.
— Ну-ну, — разжимает пальцы и медленно направляется дальше по коридору, напевая:
— Ты устала, устала ждать, а ведь когда-то умела летать… (прим. — «Маргарита», В. Леонтьев).
Его голос удаляется, спустя время хлопает уличная дверь. Все еще стою посреди пустого коридора. Что все это значит?
Когда я возвращаюсь, Оля уже собирается домой. Папу нахожу в кабинете. Он что-то вносит в компьютер, постоянно сверяясь с листом на столе.
— Подожди две минуты, Марго, — говорит, не отрываясь от монитора.
Я подхожу к окну, чтобы проверить землю хлорофитума на сухость. И как раз, застаю Артура, тот садится в машину. Он усаживается на водительское место, берет двумя руками больную ногу и бережно заносит ее в салон, потом разворачивается и заносит здоровую ногу. Захлопывает дверь и видит меня. Смотрит надменно: он, как и Влад, не может показать свою уязвимость. Мне, как будто бы неловко, что я застала Артура в момент слабости. Он посылает мне воздушный поцелуй и срывается с места.
— Ты по делу или соскучилась? — Слышу папин голос.
— Соскучилась, — подхожу и целую его в щеку. — Выпьем вместе кофе?
— Только если недолго, — он выключает компьютер, — прости, дочка, аврал. Но в конце июня я весь ваш с мамой. Может, махнем на недельку к морю?
Я улыбаюсь и киваю. Мои мысли заняты Артуром.
— Пап, а что это за парень у тебя был?
Папа одной рукой застегивает пиджак, а другой закрывает пухлый ежедневник.
— Ты же знаешь про этику профессиональной деятельности.
— Просто это друг моего знакомого, — вру я.
— И тем не менее я не вправе разглашать, о чем мы говорим в кабинете. — Папа опускает жалюзи и поворачивается ко мне. — Я готов, идем?
— Идем.
— Ты знаешь, что странно? — Гремит ключами. На связке висит брелок, потрепанный, вязаный зайчик, которого я привезла из летнего лагеря.
— Что?
— Обычно девяносто процентов времени клиент говорит о себе. У многих так болит, что их прорывает фонтаном еще на пороге, не считая каких-то совсем уж сложных случаев, а этот парень периодически пытается перевести тему на меня. Сначала я подумал, что ему просто сложно начать говорить о себе, но потом понял, что это не так.
Мы минуем пост охраны. Мысли хаотично скачут в голове. Нужно будет расспросить Олю, она любит посплетничать.
— В кондитерскую или кофейню? — Спрашивает папа.
— Давай в кондитерскую. Маме морковный пирог купим. — Папа притягивает меня к себе и целует в макушку.
28
Следующее утро оборачивается кабздецом масштабного уровня.
— Марго, но у тебя же с ним ничего не было, у Маринки тоже. Думаю, разберетесь как-нибудь. Большие девочки. — Слышу в наушниках Тасин голос. Она пытается переорать кофемашину. — Марина обязательно отойдет. Ты же ее знаешь. Она тебя любит.
— Надеюсь, Тась. Я устала от этого подвешенного состояния. Хочу нормальной жизни и человеческого общения. — Веду пальцем по стеклу и рассматриваю залитый утренним солнцем город.
Сквозь открытое окно трамвая залетает свежий ветерок с ароматом сирени. Гудят машины. Мне сегодня ко второй паре, поэтому я еду сидя, и надо мной никто не нависает, демонстрируя потную подмышку.
— Ты как? Прости, что пропала со всех радаров. Сама понимаешь…
— Я хреново. Стряхнула пыль с диплома и пошла искать работу, но та-дам… я в черных списках города. «Мы вам обязательно перезвоним. Вы нам не подходите: у вас нет опыта». Задолбали своими отговорками. — Тася вздыхает. — Леша руку приложил, козел.
Он же и купил Тасе диплом, если я не ошибаюсь. Она числилась на заочке, а Леша, который был для меня инкогнито, проплачивал ей экзамены.
— С чего ты решила?
— С того. Он решил меня великодушно простить, а я отказалась возвращаться. Мне не нравится, когда меня по морде бьют. До сих пор в брови проплешина. Вот он и затаил обиду, скотина.
— Значит, у Бусаева живешь, — не могу сдержать улыбку.
— Вот только не начинай.
Я достаю телефон, чтобы проверить время. В глаза сразу же бросается, что университетские чаты ломятся от аномального количества сообщений. Понимаю, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Сворачиваю звонок и захожу в мессенджер. Пятьсот сообщений. Может, первые экзамены раньше поставили, вот народ и возмущается? Быстро листаю ленту сообщений, вглядываясь в экран.
Не может быть!
Матерюсь, сквозь зубы. Мамочка с ребенком осуждающе цыкает на меня через проход.
— Что такое, Марго? — Спрашивает Тася.
— Маринка дома?
— Нет, ушла полчаса назад, — в ее голосе тут же появляется беспокойство. — Да ты можешь нормально сказать, в чем дело?
— Кто-то слил в чат потока Маринины голые фотки.
— Это те, что она Соколову пересылала?
— Да.
— Вот сука!
— Да это не он, Тась, — раздражаюсь.
«Владик не такой хороший, как ты успела себе нарисовать…»
— Ты уверена?
— Ну, конечно! Не беси, Тась. Лучше позвони Маринке и успокой ее. Меня она сейчас слушать не будет.
Тася быстро прощается и сбрасывает вызов.
Сердце так быстро стучит, что мне становится больно. Ну, что за люди? Маринка, идиотка, предупреждала ее ведь, что подобные выходки до добра не доведут.
Маленькая блеклая строчка посреди кучи сообщений вызывает боль: Марина вышла из чата.
Кто эта сволочь, что влезла в чужой телефон? Почему-то я не верю, что Тим или Бусаев способны на такое. Они, конечно, не образцы морали, но, чтобы обойтись с девушкой вот так… Вряд ли.
В чате на Маринку полилась волна хейта и, прежде всего, именно от девчонок:
«Пипец, у нее ребра торчат».
«Не могла хотя бы трусы посимпатичнее найти?» — следом смеющийся смайл.
«Это Тропинина, что ли? Не ожидал, что она шлюха» — это уже от Гордеева с параллельной группы, местного псевдоинтеллектуала.
Понимаю, что это глупо, но тут же начинаю строчить ответы деревянными пальцами:
«Ты лучше бы не за чужими трусами следила, а к ортодонту на прием записалась, овца».
«Гордеев, ты дебил? В 21 веке живем. И шлюха, это тот, кто сливает чужие нюдсы в сеть».
Гордеев тут же начинает что-то печатать, но я выхожу. Сейчас дерьмо полетит и в мою сторону. Кладу телефон на колени, тру лицо и снова беру его в руки. Листаю ленту в самое начало. Пять фоток выложены сегодня в восемь утра с какого-то левого номера.
На трех снимках Маринкиного лица не видно. Фотография обрезана
