рядом с Флашинг Медоуз. Джордж никогда раньше не задумывался о том, почему надо писать «Подписано» перед тем, как подписать открытку, – это вообще как? Разве наличие самой подписи не означает, что открытка уже подписана?
Встреча вышла странной, но все прошло неплохо. Жил он совсем рядом с бульваром Колледж-Пойнт. Когда Джордж вошел, Кен сказал:
– Сделай себе сэндвич, там у меня на кухне есть немного вареной колбасы. Та, что с оливками. Хлеб, майонез, горчица. Ты же ешь горчицу? Ты теперь парень ученый, я-то знаю. Горчица «Грей Пупон», найдешь в холодильнике.
Джордж сделал пару сэндвичей, но от своего Кен отказался, и тогда Джордж съел оба. Посмотрели, как играют «Метс».
– Как оно тут вообще? – спросил Джордж.
Суть вопроса была в том, что количество убийств за год в Нью-Йорке приближалось к двум тысячам, и в первую очередь, оказываясь в новом районе, надо было оценить шансы на выживание.
– Китаезы понаехали, – ответил Кен.
Как раз шла рекламная пауза между иннингами. Пели про пиво, которое пили Джордж и Кен: «Пиво «Райнгольд» одно лишь люблю, пиво «Райнгольд» сухое куплю». Воистину, золото со дна Рейна. Только сварено в Бронксе.
– Вот как? Китаезы, значит? – У Джорджа это слово ассоциировалось с «Консервным рядом», где оно обильно употреблялось и где он впервые увидел его, лет в четырнадцать или около того, когда ему нравился Стейнбек. В семье его матери таких слов, конечно, не употребляли. У них в запасе были слова похуже.
– Пойми меня правильно, – продолжал Кен. – С китаезами у меня проблем нет. С япошками история другая. Они меня убить пытались. Каждый день. А в этом они чертовски хороши.
Кен служил слесарем на флоте, на базе в Гонолулу, когда японцы разбомбили Пёрл-Харбор. После войны он участвовал в строительстве базы на Окинаве. Больше четырех лет провел в Тихом океане. В четвертом плавании – а подписывался он на три – его отправили в американский сектор в Германии, отстраивать гамбургскую верфь.
– Ты их хотя бы различаешь, – сказал Джордж. – Японцев и китайцев. Ты человек бывалый.
– Э, нет, – возразил Кен. – Для меня они все китаезы. И все без проблем.
Джордж рассмеялся, и Кен вслед за ним.
– Бе-е-е-ез проблем, – повторил он, обнажив желтые зубы и темный провал на месте коренных зубов слева. Десны смеющихся стариков похожи на детей из фильмов ужасов.
– Я в том смысле, что ни к чему нарываться, – пояснил он.
– Тебе бы дипломатом быть, – сказал Джордж.
Квартира старика: три комнаты с кухней на первом этаже обшитого вагонкой дома, и пахнет так, как в квартирах стариков – кислятиной, лекарствами, духотища. Этот тонкий привкус с отдаленным ароматом мочи, как та почка, что Блум ел на завтрак[75]. По телефону говорил Джорджу, что у него легкие больные: асбестоз, эмфизема, может, и рак тоже. Так что убили его не японцы, а Джонс Мэнвилл[76].
По телевизору шла игра «Метс». То, как сиял стадион, было видно над крышами из окна, к северу и чуть западнее от них, может, кварталов за восемь, может, за десять отсюда, и было слышно, как ревет толпа, а через пару секунд рев раздавался из телевизора – хит или длинный флай[77], – слышался рев, затем удар биты и снова рев.
– Странно получается, – сказал Джордж.
– Чего?
– Сперва слышишь толпу, а уже потом видишь, почему они так орут, и еще раз слышишь ее по телевизору.
– А я не слышу, оглох совсем. А ты слышишь?
– Ага. Может, туда скатаем? Позвоню в обслуживающую контору, машину пришлют. За несколько баксов, может, найдем место на уровне поля.
Кен уставился в телевизор.
– Мне дышать тяжело, когда я хожу. Устаю очень. У меня застойная сердечная недостаточность. Кровь кислородом не насыщается.
– Где у тебя телефон?
– На кухне. Тогда уж и пивка мне прихвати.
Джордж набрал организацию по обслуживанию населения.
– Флашинг Медоуз, – сказал он женщине-оператору. – Дайте, пожалуйста, номер стадиона «Ши», только не билетной кассы. Типа медсестры, или медпункта, или медицинского кабинета.
– Медпункта?
– Да, пойдет.
Он набрал номер, трубку снял какой-то парень.
– Слушайте, я хочу дядю на матч отвезти. Ему дышать тяжело, эмфизема, он на кислороде, далеко ходить не может. Может, у вас найдется коляска, чтобы я его отвез до места на трибуне и обратно?
Коляска нашлась.
– Где мое пиво? – послышалось из гостиной.
– Забудь ты свое пиво, – крикнул Джордж. – Сейчас машину вызову.
На стадион они приехали в начале четвертого иннинга. «Метс» играли против «Филлиз»[78]. Наверное, лучшая команда в лиге. Официально на стадионе было 11 275 зрителей, но на самом деле не было и девяти тысяч: будний день, вечер вторника. Кен, усевшись в коляске, дал десятку билетеру, указавшему на свободную трибуну рядом с третьей базой, одну из многих, где пустовали места тех, кого не хватало для одиннадцати тысяч, владельцев сезонного абонемента. Как и всегда, на выходе из туннеля Джордж поразился ослепительной красоте бейсбольного стадиона, изумрудно-зеленого поля в белом свете прожекторов. Мягкая карамель земли на поле. Хлопок мяча, пойманного перчаткой кетчера, как мушкетный выстрел в лесу. Недалеко отсюда англичане гнались за армией Вашингтона по заросшим травой равнинам Хэмпстеда до туманных лесов северного побережья. Тогда англичане его не нашли. Вашингтон дал им бой на высотах северного Манхэттена, затем ушел далеко вверх по Гудзону. Тогда англичане взяли под контроль Нью-Йорк, а армия Вашингтона отступила, чтобы сразиться с ними позже.
– Славненько, – заметил Кен, оглядывая поле и места. Коляску сложили и поставили рядом с пустым соседним креслом. Джордж сел у прохода. Кен еще не успел отдышаться, но, едва завидев разносчика пива, подозвал его.
– Оно и правда холодное? – спросил Кен. На лотке, вмещавшем двадцать пять бумажных пивных стаканов, была надпись заглавными буквами: ХОЛОДНОЕ ПИВО.
– Холодное пиво! – крикнул продавец. Это был не ответ: скорее, заклинание, вырвавшееся из его потревоженного нутра, как у попугая, отвечавшего на знакомую реплику.
– Ты только погляди на этого Шмидта[79], – сказал Кен. Филадельфийский герой утаптывал землю на третьей базе, прямо перед ним.
– Отличный игрок, – ответил Джордж.
– Ненавижу этого уебка. Вылитый Том Селлек[80], а того я тоже ненавижу, так как он мне напоминает о Шмидте. Он нас просто, блядь, похоронит. Похоронит.
Когда Шмидт появился снова, он отбил мяч влево и сделал хоумран[81].
– Теперь понял? Понял меня? Он нас похоронит.
Шмидт пробежал мимо них, чтобы коснуться третьей базы.
– Бичара ебаный! – заорал ему вслед Кен. – Пошел ты на хуй! Фашист!
На них оглядывались зрители, но Шмидт не оглянулся. Кен кашлянул
