четкими линиями, груди маленькими, с острыми сосками, торс и задница крепкими, соблазнительными, ноги мускулистыми, как на плакатах футуристов. Каждая деталь выделялась и проступала на ее поджаром теле, когда она кончала: сухожилия, натянутые, словно канат, спускались по шее и между туловищем и руками, мышцы плеч, груди и живота были четко очерчены, напряжены, непреклонны. Она напрягалась, твердая, как алмаз, вцепившись в простыни с такой силой, что те рвались, некоторые из ее простыней выглядели так, будто их нещадно клевали куры. Иногда вместо простыней ее ногти впивались ему в спину, и в миг высшего наслаждения острая боль казалась чем-то вроде далекого сладостного крика. Позже царапины саднили. Она выгибалась кверху, обхватывая его ногами. Почти всегда издавала три рычащих, утробных звука. Четыре означали комплимент. Именно с Дженн он начал понимать, что их тела уникальны и в них скрыты чудесные способности. В этот момент ее тело было невероятным и пугающим. Мышцы ее влагалища сокращались с удивительной силой, обхватывая его член, выталкивая из него все семя, как впоследствии нежданного ребенка. Секс был взрывным, в нем была злость, они сталкивались телами, будто намереваясь начать драку, отомстить друг другу, причинить боль, потребовать что-то взамен ценной утраты. Все было так, словно каждый затаил обиду, но не друг на друга, а на всех мужчин и женщин, на секс как таковой. На члены и влагалища. Он переворачивал ее, и раз за разом она осыпала его ударами, брыкаясь, пытаясь сделать ему больно, но постепенно он научился не отступать, принимая бой и побеждая ее, и тогда она призывно изгибалась, подаваясь ему навстречу, и он снова ее трахал. В первый раз он остановился.
– Почему ты остановился?
– Думал, что-то не так. Ты меня пнула.
– Победи меня. Хочу, чтобы ты со мной боролся.
И снова пнула его в ногу. Было больно. Она попыталась его сбросить, но он притянул ее к себе. Он с ней поборолся. Он был намного крупней, чем она, но приходилось уворачиваться от ее ног, подобных молотам. Он боялся ее скрутить, чувствовал злость, жажду насилия, которые похоронил так давно, и всего два или три раза они вырывались наружу, в последний раз, когда он сбросил с себя мать, сломав ей ключицу.
Потом она сказала:
– Знаешь, что такое стоп-слово?
– Слышал про это.
Она продолжала смотреть на него.
– Какое у тебя стоп-слово? – спросил он.
– Эйнштейн.
– Эйн-штейн, – проговорил он, пробуя слово на вкус.
– Снимай ремень, – сказала она.
И, как он потом рассказывал друзьям, это было хорошо. Но не стал говорить, что хорошо было лишь на миг, не сказал о собственном страхе, о тошноте, что подступала к горлу, когда он применял силу. Как-то он толкнул ее, и она охнула, а затем сказала:
– Хочешь мне синяков наставить, да? Хочешь, чтобы следы остались?
Тогда он замер, застыл на месте.
Помимо секса, у них почти не было общих точек соприкосновения. Она все искала чего-то, искала места в обществе торчков с его крикливым искусством, сырой поэзией и гламуром бессчетных пирсингов и татуировок и не могла с ним пересечься, не с ее недогматическими коллажами, в текстурах и формах которых ты видел то, что хотел видеть, не с ее исключительным талантом и уж точно не рядом с ним, с его штанами цвета хаки и кучей заношенных синих хлопчатобумажных рубашек. (После того как они затеяли большую стирку, она их сосчитала. Восемь, и еще одну, грязную, она выудила из-под кровати. Девять. «Как ты можешь носить девять одинаковых рубашек? – спросила она. – И все потертые, ни одной новой?») И не на Стейтен-Айленде. Она не могла быть там, где хотела, быть тем, кем хотела, и плыла по течению собственной жизни, все отдаляясь от желаемого и в особенности от него. Он не расстроился.
– Твоя проблема в том, что тебе ничего не хочется, – сказала она ему на прощание.
– Хочется выжить, – ответил он.
Несколько лет спустя, ближе к концу десятилетия, он повстречал ее: она жила в гигантском здании в Кипс-Бэй, на тыльной стороне руки все еще проступал след татуировки, но весь пирсинг исчез, у нее рос ребенок, и она вышла замуж за какого-то маркетолога. Вот этим все и кончалось – таким был компромисс, на который шли женщины 80-х, принесших заразные заболевания, и еще более заразное потреблядство, и цены на недвижимость, подобно ракете, устремлявшиеся прямо в озоновую дыру, – выходили за какого-нибудь маркетолога. Чтобы наплодить еще больше маркетологов и женщин, чья карьера прервалась, чтобы так продолжался род человеческий. Тогда он пытался не думать о том, что, по сути, и сам принадлежит маркетингу. Меж ними все еще тлел былой огонь, еще оставались заряженные ионы, но, как и прежде, он чувствовал, что не способен надолго увлечься ей, чем бы она ни занималась, хотя теперь, чтобы понять это, ему требовались не месяцы, а минуты.
16
Он думал, долго думал, учитывая собственное прошлое, что никогда не женится. Разумеется, он женился. В конце концов, почти все так поступают, хотя бы раз в жизни. Сам брак продлился восемь лет, дружба и траектория привязанности друг к другу – куда дольше. У них родился сын. Полное имя жены звучало как Марина Шнайдер, предки со стороны матери были мексиканцами, со стороны отца – немцами. Он встретил ее, потому что однажды вечером, накануне лета, отправился в Куинс, навестить своего дядю.
Дядя Кен приходился его отцу старшим братом, всю жизнь был бездетным холостяком, а может, просто геем, кто знает. Джордж относился к Кену как к единственному живому родственнику, помимо бабушки и деда со стороны матери, живущему в своем доме в Коннектикуте и не общавшемуся с ним, но это было не совсем так. Кен жил в Куинсе и для Джорджа служил примером выходца из рабочего класса, которых так презирали его мать и ее родители. Впрочем, еще у Джорджа была сестра в Огайо, в последний раз он ее видел, когда ему было три года. С ее стороны были и двоюродные братья, с которыми он ни разу не виделся. Фактически ранняя смерть их родителей и женитьба отца Джорджа на его матери, не испытывавшей теплых чувств к своякам, разлучили брата и сестру. Но однажды в июне через университетский отдел по работе с выпускниками он получил открытку от Кена, поразившись тому, что там знали, где он сейчас живет. «Может, найду для тебя работенку на лето, приезжай, увидимся. Подписано, Твой дядя Кен». Внизу стоял телефонный номер и адрес
