процесс восстановления невероятно тяжёлым и едва ли возможным.
Да, по пути домой девушка поискала информацию об том, что Лукасу вкололи, чтобы хоть как-то ориентироваться в том, что ей предстоит. Этот состав долго выводился из организма, если не был нейтрализован некоторого рода противоядием в течение нескольких часов после введения. Но тем не менее, он выводился, и восстановление функций двигательного аппарата было вполне возможно. Харрис подозревала, что Годфри об этом знал – значит, время от времени он собирался пополнять концентрацию вещества в организме сына. Это звучало жестоко, но сейчас было меньшим из зол – Хлое нужно было только следить за тем, чтобы эта концентрация не превышала определённого уровня. С бесчувственными ногами ещё можно было жить, и, если это было необходимо для того, чтобы Эосфор-старший оставил Лукаса в покое и не мучил его, значит, так тому и быть. Уж лучше передвигаться в коляске, но остаться в живых. И у них была возможность заниматься музыкой – у них были гитары, рояль, укулеле. Они могли постоянно тренировать руки, чтобы не позволить лёгкой передозировке полностью парализовать Эосфора.
И к тому же – она всё ещё надеялась, что однажды сможет вытащить его отсюда, и помочь ему снова начать ходить. Если даже не сама лично, то передав другим врачам – они точно знали, как скорее вывести эту гадость.
Лукас пришёл в себя настолько, чтобы суметь внятно заговорить, только ближе к вечеру. Харрис честно пыталась уговорить его помолчать. Эосфор морщился, голоса почти не было, так что ей пришлось отпаивать его горячим чаем. Тогда он умолк, жадно глотая живительную жидкость, прогревая горло. Лукас выпил две чашки и закусил таблеткой с лимонным вкусом – единственным леденцом, что нашёлся у Хлои в кармане. Им удалось это спрятать от заглянувшего к ним Зака, который поинтересовался, не нужна ли доктору помощь. Девушка его отослала, попросив их часто не тревожить, и парень скрылся за дверью, пообещав, что придёт через пару часов, если она не позовёт его раньше.
Когда за братом закрылась дверь, Лукас, собравшись с силами, шёпотом попросил Харрис помочь ему повернуться на бок. У него дико болела спина, он больше не мог на ней лежать – Хлоя засомневалась, что ей стоит делать это. Несмотря на слова Зака, в любой момент могли войти обеспокоенные родственники Эосфора, заметить, что она помогла ему повернуться. Что, если бы они догадались, что девушка в курсе произошедшего? Или если бы, как минимум, решили, что она осматривала своего подопечного? Никто не стал бы отвечать на её вопросы, если бы она их задала. А если бы не задала – это тоже выглядело бы странно.
Но Лукас так просил, так что она, в конце концов, согласилась. Помогла ему управиться с ногами, потянула в сторону. Хоть Харрис и не была обычным полевым медиком, она делала это довольно часто – ничего сложного в этом не было. Ухватить за плечо, в данном случае – чуть ниже, чтобы не задеть укус, и за колено. При таком расположении рук не нужно было прикладывать больших усилий, чтобы перевернуть кого-то со спины на бок.
В какой-то момент Лукас судорожно глотнул воздух, неожиданно сильно схватил её за руку. Девушка секунду соображала, а потом до неё дошло – она случайно прикоснулась к его спине. Эосфор крепко сжал её запястье и замер, напряжённый. Хлоя поняла, что надавила на больное место.
– Прости, – шепотом извинилась она. Лукас не ответил, боль лишила его последних сил – он хотел сказать что-то, но не справился с собой. Только бессильно опустил голову на её руки, которыми она осторожно коснулась его больного плеча, шеи. Харрис начала поглаживать его по волосам, успокаивая. И заодно чутко прислушиваясь, стараясь не расслабляться – если бы кто-то подошёл к двери комнаты, ей нужно было бы вернуть Эосфора в исходное положение.
Они долго молчали. Хлоя налила ещё чашку чая, теперь уже поить Эосфора было легче. Чай был сладким, она специально положила побольше сахара, чтобы помочь Лукасу как можно скорее набраться сил. От боли бы это его не избавило, но помогло бы продолжать бороться.
Наконец, сил хватило у него на то, чтобы вернуться воспоминаниями к событиям того мучительного дня. Эосфор не стал ничего скрывать, сейчас он был не способен на то, чтобы как-то искажать правду – что помнил, то и говорил. Рассказал всё, что произошло тогда: как его мучили на интервью, как он не выдержал и украл телефон отца, как Зак сдал его. Даже о том, как он надеялся, что задохнётся под собственным весом, лишь бы не чувствовать боли, что причиняла ему Аманда. Хотя бы для того, чтобы потерять сознание – но Харрис прекрасно поняла, о чём именно он думал.
– Если бы что-то случилось, отец бы просто позвонил вам, – прошелестел Лукас, не отрывая чуть расфокусированного взгляда от лица Хлои и подтверждая её мысли о его намерениях, – и сказал бы, что возвращаться не нужно. Он что-нибудь придумал бы… – Харрис понимала, что не может отвернуться от него, но этого ей сейчас хотелось больше всего на свете. Она искренне считала, что все кошмары войны были позади – и вот, снова видела глаза человека, переживающего такие боль и страх, каких не должно и не могло было быть в мирное время. На секунду она опустила веки – Лукас вдруг дотронулся до её руки, привлекая внимание. – Мне жаль… – Эосфор слизнул с губы крошку сахара, прилипшего с чашки, – я не хотел звонить вам, чтобы заставить вернуться… Но я больше не справлялся, – он выглядел затравленным, когда вспоминал о журналистах, и девушка сжала его руку в ответ.
– Что Аманда делала с тобой? – спросила Хлоя. Взгляд её подопечного стал на секунду пустым – на две тысячи ярдов, – словно он провалился в те события, в то время, о котором она спрашивала.
– То, что должна была, – помолчав, ответил Лукас. В глазах, затуманенных болью, появились смирение и безнадёжность. – То, что ей приказали.
– Но как можно так мучить того, кого она почти что вырастила? – у Эосфора дрогнули губы, будто он хотел что-то сказать, но передумал. Он казался безучастным к тому, как Харрис прикасалась к нему, стараясь утешить, унять боль хотя бы душевную. Хлоя попросила его продолжить – Лукас, подчинившись, заговорил снова. Он говорил столько, сколько хватало сил – делал передышки, паузы, отдыхал, и снова начинал говорить. Эосфор помнил все жгучие удары по болевым точкам – лёгкие, будто тычки, но неожиданно
