финансовое благополучие и позволила ей полностью посвятить себя писательству.
В 1854 году Гарриет Бичер-Стоу была приглашена в Англию, где познакомилась со многими выдающимися литераторами того времени. Сенсационную известность получил ее памфлет «Оправдание леди Байрон» (1869), в котором раскрывалась любовная связь Байрона с его сводной сестрой. Это привело к падению популярности писательницы в Англии, и больше она туда не возвращалась. В 1864 году Гарриет Бичер-Стоу после многих лет переездов и путешествий вернулась в Хартфорд, где ее соседом оказался молодой Марк Твен.
В зрелом возрасте писательница увлеклась спиритизмом, на который в обществе того времени существовала мода. В переписке Бичер-Стоу сохранилось описание сеансов с медиумами, в которых она принимала участие. Писательница потеряла четырех из семи своих детей и надеялась, что эти сеансы смогут облегчить боль от потери, но утешение в конце концов нашла в религии.
Обратиться в своем творчестве к теме сверхъестественного писательницу вдохновил ее муж Кельвин Стоу. В 1869 году она выпустила книгу «Олдтаунские жители» (Oldtown folks), а чуть позже ее продолжение «Олдтаунские истории у очага» (Oldtown fireside stories). Рассказы описывают жизнь провинциального новоанглийского городка и фольклор того времени, неотъемлемой частью которого являлись истории о привидениях. Книги были основаны на воспоминаниях Кельвина Стоу о детстве в штате Массачусетс. Он рано потерял отца и верил, что в момент острого горя и резких перемен сам видел призраков. Как утверждается в биографии Гарриет Бичер-Стоу, написанной ее сыном Чарльзом, «истории рассказаны так, как они прозвучали из уст мистера Стоу, практически без изменений. Сэм Лоусон был реальным человеком». Олдтаунская серия была хорошо принята публикой. Впоследствии Марк Твен ссылался на образ Сэма Лоусона в рассказе «Человек, который совратил Гедлиберг» – настолько ярким и запоминающимся оказался этот герой.
Гарриет Бичер-Стоу умерла в 1896 году. Ее писательская карьера продолжалась 51 год. Она опубликовала 30 книг и бесчисленное количество рассказов, стихов, статей и церковных гимнов.
Сейчас в доме в Хартфорде работает музей, посвященный жизни и творчеству писательницы. Учреждена премия ее имени.
Амелия Эдвардс
Наваждение ли это? История пастора
* * *
История, которую я собираюсь рассказать, произошла со мной шестнадцать или восемнадцать лет тому назад, когда я состоял на службе Ее Величества школьным инспектором[61]. Что ж, провинциальный инспектор вечно в разъездах, а я был еще достаточно молод, чтобы наслаждаться кочевой жизнью.
И правда, существует множество менее приятных способов для пастора без прихода жить полной трудов жизнью, пренебрегая удовольствиями. В отдаленных местах, где редко встретишь чужака, его ежегодный визит является важным событием; и, хотя в конце долгого рабочего дня он отдал бы предпочтение тишине постоялого двора, как правило, пастору предначертано оказаться гостем ректора[62] или сквайра. Остается только использовать предоставленную возможность себе на пользу. Если он ведет себя обходительно, то заводит приятные дружеские отношения и видит английский домашний быт с одной из самых привлекательных его сторон; и иногда, даже в наши дни всеобщей обыденности, ему может посчастливиться набрести на приключение.
Мое первое назначение было в район Западной Англии, населенный по преимуществу моими друзьями и знакомыми. Но к большому моему неудовольствию после двух лет чрезвычайно приятной работы меня перевели, как сказал бы полицейский, на «новый участок» – чуть севернее. И, что еще прискорбнее, мой новый участок – просторный и почти безлюдный, раскинувшийся на 1800 квадратных миль – оказался в три раза больше предыдущего и в пять раз неустроеннее. Пересеченный двумя перпендикулярными грядами голых холмов и в значительной степени отрезанный от основных железнодорожных линий, он объединял в себе все неудобства, какие только можно вообразить. Деревни лежали далеко друг от друга, зачастую разделенные длинными полосами вересковых пустошей, и вместо теплого железнодорожного купе и многочисленных поместий я теперь проводил половину своего времени в наемных экипажах и на одиноких постоялых дворах.
Прошло три месяца или около того с моего назначения, и зима была не за горами, когда я впервые посетил с инспекцией Пит-Энд, отдаленную деревушку в самом северном уголке моего графства, всего в двадцати двух милях от ближайшей станции. Переночевав в местечке под названием Драмли, а утром осмотрев местные школы, я отправился в Пит-Энд, от которого меня отделяли четырнадцать миль железной дороги и двадцать две мили холмистых проселочных дорог. Разумеется, перед отъездом я навел все мыслимые справки; но ни учитель школы в Драмли, ни хозяин местных «Перьев» не знали о Пит-Энде ничего, кроме названия. Мой предшественник, по-видимому, имел привычку подбираться к Пит-Энду «с другой стороны» – ехать так дольше, но дороги менее холмистые. То, что деревня могла похвастаться каким-никаким постоялым двором, было несомненно; но это был постоялый двор, неведомый ни миру, ни владельцу «Перьев». К добру ли, к худу ли, но мне нужно было с этим смириться.
Обладая лишь этими скудными сведениями, я начал свой путь. Мое четырнадцатимильное путешествие по железной дороге вскоре закончилось в местечке Брэмсфорд-Роуд, откуда омнибус доставил пассажиров в скучный городок под названием Брэмсфорд-Маркет. Здесь я нашел лошадь и двуколку, чтобы добраться до места назначения; серый, костлявый конь в профиль походил на верблюда, а двуколка была высокая и тряская и, вероятно, в дни своей юности преодолела немало миль по торговым делам. От Брэмсфорд-Маркета путь мой лежал через череду длинных холмов, поднимающихся к голому высокому плато. Стоял унылый сырой ноябрьский день; солнце клонилось к закату, восточный ветер дул все сильнее, и день становился все более унылым и сырым.
– Сколько осталось ехать, возница? – спросил я, когда мы остановились у подножия самого высокого и крутого холма из всех, что попадались до сих пор. Он переместил во рту соломинку и пробурчал что-то вроде «ежели по дороге, так добрых пять миль».
А потом я узнал, что расстояние это можно существенно сократить, свернув у места, которое он назвал «старой заставой», и пройдя по некоей тропинке через поля. Поэтому я решил проделать остаток пути пешком и, шагая быстро, вскоре оставил позади возницу с его двуколкой. На вершине холма я потерял их из виду и, подойдя к небольшой развалюхе у дороги, в которой сразу же узнал старую заставу сборщика пошлин, без труда нашел дорожку.
Она повела меня по пустынному склону, разделенному каменными оградами; то тут, то там виднелись сараи, наполовину рассыпавшиеся от старости, и высокие трубы с чернеющими насыпями угля, указывавшие на заброшенную шахту. Тем временем с востока подкрадывался легкий туман, и быстро сгущались сумерки.
Что ж, заблудиться в таком месте и в такой час было бы достаточно неприятно, а дорожка
