дара не было. И ей не оставалось ничего иного, как смириться.
– Ну, несмотря на то, что подобных субъектов в прекрасном мире революционного будущего не будет, я, так и быть, Лизонька, скрепя сердце, дам согласие на подобный мезальянс, потому что идеалы пролетарского бунта превыше всего!
Лиза, вспарывая последнюю картину (целых больше не осталось, за исключением тех, которые были куплены на вернисаже), с угрюмой веселостью заметила:
– Конечно, превыше всего, папа! Но ты уверен, что для их достижения надо пить обязательно бразильский кофе с круассанами и питаться каждый день только пармской ветчиной?
Сарказма отец, абсолютно лишенный чувства юмора, не понимал, а только смешно заморгал и заявил:
– Но что плохого в бразильском кофе с круассанами и пармской ветчине, Лизонька? В прекрасном мире революционного будущего так будут питаться все!
– В этом-то и ужас, папа! Ты подумал о том, что, быть может, не все любят бразильский кофе с круассанами и пармскую ветчину?
Отец заявил:
– Но, Лизонька, если ты ведешь речь о деньгах, то они у нас есть. На столе в гостиной покоится саквояж, заполненный пачками стофранковых купюр. Разве к нам заходили товарищи из России, которые привезли экспроприированные у буржуев таким путем на дело революции капиталы? После того как я на последнем съезде отмежевался от линии Ульянова-Ленина, меня от денежных потоков с родины отстранили…
Ахнув, Лиза, вспомнив про саквояж с деньгами, метнулась в столовую и, захлопнув его, отнесла к себе в комнату.
– Он вернется к тому, кому принадлежит. Мне эти деньги не нужны.
– Лизонька, но, быть может, они нужны мне? Точнее, делу нашего прекрасного революционного будущего? Откуда они у нас?
Не говорить же отцу, что это гонорар за ее картины, купленные на вернисаже понятно кем: надменным блондином Клодом.
– Папа, это чужие деньги, и тратить их мы не имеем права.
– Лизонька, ты уверена, что не имеем?..
Девушка заплакала.
* * *
На следующее утро, так и не сомкнув глаз, Лиза отправилась по тому адресу, по которому, как она узнала от устроителя вернисажа, и надлежало доставить ее картины.
Тот, кто их приобрел, обитал на авеню Клебер, недалеко от Елисейских Полей, в роскошном, похожем на свадебный торт особняке периода Наполеона Третьего.
Лиза заявилась туда в самом начале девятого, преодолев путь от дома до места назначения пешком и таща с собой весьма тяжелый саквояж, доверху заполненный деньгами.
Дверь растворил надменный лакей, который, заметив ее, брезгливо сдвинул редкие брови.
– Здесь не подают! – гаркнул он девушке в лицо, но Лиза успела вставить в дверь ногу и холодно сказала:
– Я к месье Клоду Моргенштерну.
Слуга процедил:
– Вам назначено?
– Нет. Но он меня примет.
Слуга, багровея, сообщил:
– Месье не принимает!
– Примет. А если нет, то я сяду на крыльцо и буду караулить его. Вы этого хотите?
Слуга, явно этого не хотевший, удалился, и вскоре к Лизе выплыла красивая дама средних лет, затянутая в шелка и позвякивавшая отборными жемчугами, неуловимо похожая на надменного Клода. Его мать, та самая Шарлотта, о которой вела речь Гертруда.
– Мадемуазель, мне доложили, что вы желаете видеть моего сына Клода, – произнесла дама, поднося к близоруким глазам золотую лорнетку. – Позвольте спросить, по какому поводу? Он занят и, вообще, скоро женится. И кто вы, вообще, такая?
– Это вы можете уточнить у своего сына, – парировала Лиза. – Мне нужно отдать ему то, что принадлежит ему, и забрать то, что принадлежит мне.
Дама, в изумлении смотря на нее, спросила:
– Что вы имеете в виду, дорогая моя?
Открыв саквояж, забитый деньгами, Лиза ответила:
– Мадам, вот это!
Клод появился наверху огромной лестницы через несколько минут – явно выдернутый своей матушкой, желавшей получить объяснения, из постели, о чем свидетельствовали растрепанные волосы и наспех накинутый пестрый шелковый халат.
– Вы? – произнес он, завидев у подножия лестницы Лизу. – Как вы меня нашли?
Матушка, явно не желавшая оставлять их наедине, не уходила из холла, и тогда молодой человек нервно заметил:
– Прошу вас, маман! Оставьте нас наедине. Это… это дела художественные!
Матушка, вздохнув, спрятала лорнетку и, уходя, заметила:
– Клод, сын мой, не забывайте, что у вас в следующем месяце свадьба. Думаю, ваш разговор о делах художественных не продлится более пяти минут. Потому я жду вас к завтраку в Китайской столовой!
Она исчезла, а Клод, и не думая спускаться, произнес:
– Так что вы тут делаете?
Лиза, пододвинув ногой стоявший на мраморном полу саквояж с деньгами, заметила:
– Возвращаю вам ваши деньги. А теперь верните мне мои картины!
Клод, отступая в глубь коридора, заявил:
– Не понимаю, что вы имеете в виду…
Подхватив саквояж, Лиза вбежала наверх и, швырнув его под ноги Клоду, крикнула:
– Отлично понимаете, месье! Вы купили мои картины, но я, их творец, с этим не согласна. Наша сделка расторгнута! Вот ваши деньги, чтобы никто не обвинил меня в мошенничестве – картины вам не доставят.
Клод, начиная розоветь, заявил:
– Вам что, мало? Вы знаете, сколько там?
– Знаю! Вы очень, нет, правда, очень щедры. Все дело не в том, что это мало, а в том, что много! Мне ваши деньги не нужны.
Лиза не сомневалась: этот избалованный молодец, проживавший в родительском особняке в фешенебельном округе Парижа, приобрел ее картины не потому, что они ему так понравились (она ведь своими ушами слышала, как уничижительно он отзывался о женщинах в искусстве), а с совершенно иными целями.
Чтобы купить ее саму – ее тело.
Оправившись от шока, Клод заметил:
– Первый раз вижу, чтобы продавец жаловался на слишком большую сумму от покупателя. И, вообще, это мое дело решать, сколько я хочу дать за ваши картины.
– А мое – принимать ваше предложение или нет! – сказала Лиза и вдруг поняла, что, споря, они вдруг оказались на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга.
Клод осклабился:
– Наверняка ваш отец-революционер, о котором я навел справки, запретил вам брать буржуазные деньги.
– Оставьте моего отца-революционера в покое! Я же не склоняю вашего отца, месье!
Лицо того исказилось, и он промолвил:
– Он умер около двух лет назад. Сел завтракать, поднес ко рту чашку кофе – и повалился мертвый. Апоплексический удар и мгновенная смерть…
Лиза смягчила тон, стараясь загладить неловкость:
– Извините, я не знала о вашем отце…
Клод, усмехнувшись, ответил:
– Зато я знаю о вашем почти все, что тоже прошу извинить. Но если не он заставил вас, то почему? Вы же вчера произнесли такую пылкую речь и так, надо признать, элегантно поставили меня на место, что я не мог поступить иначе, кроме как купить ваши картины…
