портрет синьоры Моны, которую некоторые называют синьорой Джокондой – но сам мастер Леонардо называл ее Моной Лизой, – отныне принадлежит вам. Мне здесь делать более нечего!
Король, усмехнувшись (и все еще смотря на портрет синьоры Моны), простил ему эту дерзость.
– Ну, езжай на все четыре стороны, Салаи! Хотя при тебе столько золота, что я даже завидую разбойникам, которые нападут на тебя этой ночью и перережут глотку!
Салаи, низко поклонившись, вышел из зала, оставив короля наедине с его новым приобретением.
* * *
…И несколько минут спустя, под ночным ливнем, проверив подпругу уже оседланной лошади, он понесся прочь через ворота замка во тьму короткой майской ночи, не боясь ни разбойников, ни смерти, ничего? Не даром же он «дьяволенок», вернее, теперь, после смерти мастера Леонардо, который один мог называть его так, уже «дьявол».
В мешке, который он увозил прочь из замка Кло-Люсе, было не только золото короля Франциска, не только кинжал, который мог привести в трепет любого разбойника с большой дороги, не только запас провианта.
Но и она, синьора Мона.
Король не знал, а узнай, велел бы страже на месте отрубить ему голову: Салаи продал ему не подлинник, а копию. Ту совершенную, почти идеальную копию, хоть и лишенную в полной мере очарования и таинственности оригинала, изготовленную пусть лучшим, но далеко не самым любимым учеником мастера Леонардо, Франческо.
То, что у мастера было две Моны, знал только сопровождавший его Салаи. И только он мог отличить копию от оригинала. Король получил копию Франческо, а у него, Салаи, остался подлинник мастера Леонардо.
Тот самый, который он и увозил сейчас прочь.
Подлинник сам Салаи еще при жизни мастера Леонардо, с разрешения того, пометил на обратной стороне особым шифром, который разработал мастер: для всех прочих это просто остроконечный частокол линий, а для них, посвященных, слова.
Бешено несясь прочь по черной майской ночи, промокнув до нитки под теплым ливнем, оставив позади всю свою прошлую жизнь и бренное тело мастера Леонардо в капелле Амбуазского замка, Салаи хохотал, потешаясь над «королем-рыцарем», вернее, королем-глупцом, получившим копию, и одновременно плакал, скорбя о мастере Леонардо, завещавшем ему оригинал.
Тот самый, который, завернутый в три слоя холстины, бился в его походном мешке о круп лошади.
Он никогда – никогда! – не расстанется с синьорой. Разве что, когда умрет. А что будет с портретом синьоры Моны потом, ему уже все равно. Может быть, он передаст ее своему любимому ученику, как это сделал мастер Леонардо.
Или синьора Мона сама найдет себе любимого ученика.
* * *
Текст-шифр в виде линий-частоколов на обратной стороне подлинника портрета синьоры Моны гласил:
«Та, которая знает все и никому ничего не расскажет. Та, которая любит и никогда не забудет. Та, которая с тобой и переживет тебя, когда тебя уже не станет. Та, чья улыбка скрывает тайну, которую тебе никогда не узнать. Tua per sempre, ML».
