тогда как остальным он мог бы показаться интересным собеседником, хотя бы в силу подчеркнутого дружелюбия, контрастировавшего с бог знает какой желчной щепетильностью, иногда прорывавшейся наружу. Неблагодарные критики могли бы счесть, что его манеры отражают самого человека в той же самой воображаемой манере, как жилет, отбрасывавший желтушные пятна на его лицо. И, хотя его зубы находились в великолепном состоянии, те же самые критики могли бы отметить, что они слишком хороши для настоящих зубов; или, вернее, не настолько хороши, как было бы возможно, поскольку вставные зубы всегда имеют мелкие изъяны, чтобы выглядеть, как настоящие. Но, к счастью, рядом не было таких критиков, – за исключением космополита, который, сначала вскинув руку в молчаливом приветствии, хотя и менее воодушевленном, чем при встрече с миссурийцем, и под влиянием неприятного окончания беседы с ним, рассеянно отозвался:
– Полковник Джон Мэрдок? Эта фамилия навевает некоторые воспоминания, – он вдруг оживился. – Он был как-либо связан с Мэрдоками из Мэрдок-Хилл из Нортгемптоншира в Англии?
– О Мэрдоках из Мэрдок-Хилл я знаю не больше, чем о Бардоках из Бардоковой Лачуги, – ответил другой с видом человека, который свободно распоряжается своей судьбой. – Я знаю лишь, что полковник Джон Мэрдок был знаменит в свое время; он был зорким, как Лохиэль,[162] вечно с пальцем на спусковом крючке и с нервами, как у горной пумы. У него были две маленьких странности: он редко ходил без ружья и ненавидел индейцев, как ядовитых змей.
– Тогда ваш Мэрдок, происходит из лесной глуши, этого Зала Славы для мизантропов. Насколько я понимаю, он был не слишком обходительным человеком.
– Не знаю, как насчет учтивости, но у него была ухоженная борода, кудрявые волосы, и для всех, кроме индейцев, он был сочным и пушистым, как персик. Но индейцы… как покойный полковник Мэрдок из Иллинойса ненавидел их!
– Не слыхивал о таком. Ненависть к индейцам? С какой стати ему или кому-то еще ненавидеть индейцев? Я восхищаюсь ими. Мне всегда говорили, что индейцы являются одним из благороднейших первобытных народов, обладавших многими героическими достоинствами. Когда я вспоминаю о Покахонтас, то готов полюбить индейцев. Потом, есть вождь Массасойт, Филипп из Маунт-Хоуп, Текумсе, Красная Куртка и Логан, – все герои, как один. Есть коалиция Пяти Племен и арауканы, – федерации и сообщества индейских героев.[163] Боже упаси, зачем ненавидеть индейцев? Должно быть, покойный полковник Мэрдок Заблудился в собственной голове.
– Он много блуждал по лесам, но я не слышал, чтобы он хотя бы раз заблудился.
– Вы серьезно? Неужели был такой человек, который избрал своей особой миссией ненависть к индейцам?
– Совершенно серьезно.
– Боже мой, вы так спокойно говорите об этом… Но в самом деле, мне с трудном верится в такую ненависть к индейцем, и мне хочется узнать об этом явлении. Не могли бы вы почтить меня короткой историей об этом необыкновенном человеке?
– С радостью, – незнакомец проворно спустился вниз и жестом указал космополиту на скамейку, выставленную на палубе. – Садитесь, сэр, а я устроюсь рядом с вами. Итак, вы хотите узнать о полковнике Джоне Мэрдоке. Что же, один из дней моего детства был отмечен белым камнем;[164] это был день, когда я увидел ружье полковника с прикрепленным рожком для пороха, висевшее в хижине на западном берегу реки Уобаш. Я направлялся на запад в долгом походе через глушь вместе с моим отцом. Было около полудня, и мы остановились возле хижины, чтобы дать лошадям отдых и порыбачить. Человек в хижине указал на ружье, объяснил, кому оно принадлежит и добавил, что полковник сейчас спит на волчьих шкурах на чердаке, поэтому мы должны говорить потише, ибо полковник всю ночь охотился (заметьте, на индейцев), и будет жестоко тревожить его сон. Исполненные любопытства и желания увидеть этого прославленного человека, мы прождали два часа в надежде, что он выйдет к нам; но он не вышел. Поскольку нам нужно было достичь следующей лесной хижины до наступления темноты, мы были вынуждены уехать. Сказать по правде, я не был совершенно разочарован, ибо пока мой отец поил лошадей, я тихо вернулся в хижину, поднялся на пару ступеней по лестнице, приподнял чердачную дверь и заглянул внутрь. На чердаке было почти темно, но в дальнем углу я увидел волчью шкуру и какой-то длинный сверток, похожий на ворох опавших листьев с мшистым шаром на конце, над которым ветвились оленьи рога. Поблизости маленькая белка выскочила из кленовой миски с орехами, мазнула хвостом по мшистому шару и со стрекотом исчезла в какой-то дыре. Вот такую сцену мне довелось видеть. Там не было полковника Мэрдока, если только тот мшистый шар не являлся его кудрявой головой, наблюдаемой со стороны затылка. Я мог бы подняться выше, но человек внизу предупредил меня, что хотя в силу походной привычки полковник может спать в любую грозу, он моментально просыпается при звуке шагов, особенно человеческих.
– Прошу прошения, – сказал космополит, мягко положив руку на запястье собеседника. – Боюсь, у вашего полковника была недоверчивая натура. Он был немного подозрителен к людям, не так ли?
– Ничуть. Он много знал о людях, никого не подозревал, но хорошо разбирался в индейских повадках. Хотя, как вы можете заключить, я не был лично знаком с ним, но так или иначе, часто слышал о нем. В особенности мне запомнилась история, которую любил рассказывать друг моего отца, судья Джеймс Холл.[165] Поскольку он славился мастерством рассказчика, и его просили делать это в любой компании, судья в конце концов выработал такой методичный стиль повествования, как будто он рассказывал историю не обычным слушателям, а личному секретарю, пишущему под его диктовку, или выступал перед прессой. Это выглядело очень впечатляюще. А поскольку я обладаю не менее впечатляющей памятью, то думаю, что могу почти дословно воспроизвести его рассказ о полковнике.
– Прошу вас, сделайте это, – с довольным видом произнес космополит.
– Стоит ли мне рассказать вам о жизненных принципах судьи и о сопутствующих вещах?
– Что касается этого, – с серьезным видом отозвался его собеседник, оторвавшись от набивания своей трубки, – то для человека со своими взглядами желательность знакомства с жизненными принципами и взглядами другого человека в значительной мере зависит от того, к какой школе мышления принадлежит этот другой человек. Что вы можете сказать о судье в этой связи?
– Хотя он умел читать и писать, но не получил достойного образования. Однако, если уж на то пошло, я бы отнес его сторонникам вольной школы философии. Он был свободомыслящим патриотом.
– В философии? Тогда человек моих взглядов, при всем уважении
