стоило мне только дотронуться до него.
– Пойдём на кухню, поужинаем, – сказал он.
Сидя за столом разомлевшей и довольной от того, что добилась своего, я напрочь позабыла о составленных заранее вопросах, которые, как мне казалось, нам нужно было обсудить.
– Чем ты занималась всё это время? – вскользь спросил он.
– Работаю, всё работаю… – ответила я с улыбкой.
Мне было неважно, что спрашивает он и что отвечаю я. Главное, что я могла слышать его голос, видеть, как он ходит по кухне взад-вперёд, занимаясь приготовлением ужина, знать, что я могу прикоснуться к нему в любой момент, и наслаждаться каждой секундой, проведённой вместе.
– Много денег-то заработала?
– Тебе занять?
– А ты займёшь?
– А ты возьмёшь?
– Я на самом деле сильно соскучился по тебе и ни с кем не имел связи, – мягко произнёс он, взяв мою ладонь и приложив к своей щеке.
После ужина он сел смотреть фильм, который мне показался занудным и скучным, но я, как заколдованная, созерцала его видение фильма и готова была бесконечно смотреть на это.
– Тебе не интересен фильм?
– Нет, но это не страшно.
– Пойдём спать, – он выключил телевизор.
Ночью я была счастлива.
С первыми лучами солнца, коснувшимися моих ресниц и заставившими меня проснуться, меня начали рвать на части противоречия. Я знала, что сейчас нужно будет вставать, одеваться и ехать домой, а я ещё не успела им надышаться. Вместе с этим в голове крутилась мысль об осуждении самой себя за спонтанный приезд к нему.
За завтраком было ощущение, что я встречаю утро с посторонним и чужим мне человеком, таким же далёким от меня, какой далёкой была я от наркотиков.
«Что ты здесь делаешь?» – как надоедливая мошка зудел в голове один и тот же вопрос.
Мало того, что я пропустила важный разговор, попав в западню своих безудержных желаний, но ко всему прочему примешался новый сумбур. Нерешённые вопросы давили на меня изнутри, и внезапно появившаяся внешняя горечь разочарования, резавшая глаза, отравляла организм покруче вчерашней выкуренной сигареты. Фейерверки и радуги закончились, а за ними была пресность.
Я окончательно запуталась сама в себе. Здравый смысл пытался перекричать обезумевшую толпу разноголосых эмоций, требовавших непоследовательных действий. И было во всём происходящем нечто нагло обманчивое и ядовито лицемерное.
Бестолковая трата времени и тупиковость отношений повисли в пространстве между нами, но по инерции мы провели прошлую ночь вместе.
Наркотик правды
Понятий времени и пространства не существовало. Всё одномоментно и едино. Он сел напротив меня и напоминал бога, в образе которого сосредоточились все мужские лица мира, меняющиеся со скоростью, при которой пытаться поймать и запомнить хотя бы одно лицо было невозможно, оставалось только наблюдать за магией.
Бесспорное понимание представшего передо мной скрытого пространства, в обыденности замыленного толстым и неповоротливым человеческим восприятием мира, во всех красках, звуках и существах было со мной. Внутреннее и внешнее открылось и смешалось в одной палитре. Мир стал живой во всём. Стены дышали, холодильник улыбался, зелёный диван превратился в равнину пастбищ и лугов, где мирно жевали траву коровы и кони, по полу бегали перекати-поле, дул тёплый летний ветер.
Лето сменилось осенью.
Я одиноко сидела в кружевном платье с широкой пышной юбкой в глубине сада в каменной беседке за круглым столом и писала письмо любимому мужчине, которого никогда больше не увижу: он погибнет на войне. Мы оба знали это заранее и в последнюю встречу попрощались до следующей жизни. Боль утраты, невозможность физически обнять и поцеловать родную душу прорезали моё сердце. Я точно знала, что это мои чувства, а не вымышленные слезливые фантазии. Резкий порыв ветра, своим вторжением поднявший осеннюю листву с земли, унёс мою прошлую жизнь далеко-далеко, туда, где она бережно хранилась.
Передо мной вновь появился он, сменивший образ бога на свой естественный облик, смотрящий на меня в упор и ожидающий чего-то. С его повторным появлением я начала испытывать доселе неведомые грани умения проникать в человеческий мозг. Кто-то изучал моё сознание и запросто считывал мысли, при этом возникшее ощущение ползающих под черепной коробкой червей не вызывало неприязни или отвращения. Процесс протекал деликатно, не создавая дискомфорта, не инспирируя и не насилуя меня.
Костюмы жизни менялись в обратной перемотке. Мы посетили все эпохи за одну минуту, в конце оставшись с двумя фиговыми листочками.
– Да не может этого быть! Ты хочешь сказать, что Адам и Ева были на самом деле?
– Ты всё прекрасно видела. А теперь давай поговорим о тебе.
– О чём именно?
– Что ты здесь делаешь?
– Деньги зарабатываю.
– Как ты могла здесь оказаться? Ты всерьёз думаешь, что создана для этого ремесла?
– Так получилось.
– Так не должно было получится.
– Ты хочешь сказать, что я где-то совершила ошибку?
– Ты совершила ошибку, когда попала туда, где сейчас находишься.
– Всю свою жизнь я боялась сделать что-либо неправильно! И сейчас ты мне говоришь, что я сделала что-то непоправимое и невозможно ничего изменить?
– Всё возможно. Но ты не должна быть здесь.
– Отлично! Приехали! А где, по-твоему, я должна быть?
– А как ты думаешь? Ты ведь способна видеть несколько вперёд.
– Да ну тебя к чёрту! Я не хочу, я боюсь, я не смогу! И вообще, может быть, всё это – мои больные фантазии? Откуда мне знать наверняка?
– Фантазии или воображение? Прислушайся к интуиции. Вспомни. Неужели ты думаешь, что можешь ходить, вертеть задницей и безнаказанно раздавать себя направо и налево?
– А что мне ещё остается? И я не верчу задницей!
– Хорошо. Каждый из нас несёт ответственность за свои поступки. Взгляни!
Я осталась одна в закрытой наглухо комнате, напоминающей палату для душевнобольного человека. Прежде я никогда не была в психбольнице, но наверняка знала, что это именно тот интерьер. Всё было в серых тонах. Меня забетонировали в коробке вечности. Теперь я навсегда осталась с самой собой в одиночной камере: никогда из неё не выйду, не смогу ни с кем заговорить и больше не увижу маму. Вырвавшаяся наружу из глубины души детская чистая любовь заставила меня ощутить дикую тоску и желание простить мать за всё то, что она делала. Обиды стёрлись, я просто хотела к маме, какой бы она ни была: плохой или хорошей, здоровой или больной, живой или мёртвой.
– Мама! Мама! Мамочка! – закричала я.
Мой голос звучал так же, как звучал в детстве, мои ладони превратились в маленькие ладошки шестилетней девочки, я была ребёнком с давнишнего фото и оттуда – спустя столько лет – звала маму.
Я
