И таких, небрежно закрепленных поверх прежней работы, листов были десятки. Десятки неровных торопливых строк, хаос из линий и красок или, напротив, едва обозначенные несколькими штрихами силуэты. Настоящее безумие. И новые связи. Связи, наискось перечеркивавшие изображения, небрежно нанесенные на уже готовую схему. Как будто в один момент в голове Стефано все изменилось, и образы новой одержимости исказили понятную картину до неузнаваемости.
Главный дознаватель большой черной тенью замер посреди полутемной комнаты.
– Мне нужно твое профессиональное мнение. – В пустой гостиной его негромкий голос был слышен особенно отчетливо. – Что у него с мозгами?
Я вздохнула и озвучила то, что билось в голове, отдаваясь тупой болью в висках, с того самого момента, как я пересекла порог меблированных комнат.
– Полагаю, Стефано был не в себе. – Паук скептически покосился на меня, намекая, что это и так очевидно, и я поспешила добавить: – Стефано Пацци всегда был человеком… с некоторыми особенностями. Увлекающимся, страстным. Когда он входил в азарт, ему было трудно остановиться, не дойдя до конца. Но то, что я вижу перед собой, говорит о более серьезных отклонениях. Причем развившихся незадолго до его… исчезновения.
– Я расспрашивал коллег младшего дознавателя Пацци, – проговорил Паук, – и некоторые сказали, что у него и раньше хватало придури.
Я покачала головой:
– В общении он был не самым простым человеком, это так. Слишком дотошным, слишком въедливым, слишком плохо понимающим других людей. Но здесь, – я указала на тонкую паутину переплетенных нитей, – здесь нечто иное. Видите, – я коснулась карты, поверх которой рваными линиями был нанесен карандашный рисунок изящной женской стопы, – схема ломается. Теряет целостность. А Стефано был одержим структурами. Четкими, непротиворечивыми, логичными. Но то, что я вижу здесь, в этом слое, наложенном поверх собранных младшим дознавателем доказательств, это хаос. Совершенный хаос. Такое чувство, что в характере Стефано, в нем самом… что-то изменилось. И я практически уверена, что причиной этого послужило стороннее ментальное влияние.
Главный дознаватель подался ближе:
– Почему?
Я скользнула пальцем по грифельному следу, исчезавшему за изображением запястья. Подцепив лист с рисунком, я открепила его от стены. Прерванная линия продолжилась, завершаясь еще одной газетной статьей о приеме, где жирным контуром была обведена фраза «на празднестве присутствовали молодые супруги Аурелио и Дарианна Меньяри и сам лорд Ренци», а рядом добавлена надпись «где В.?».
Паук следил за моими движениями со странным интересом.
– Связи, – пояснила я, касаясь исписанных листов, соединенных тонкими линиями. – Стефано Пацци искал способ объединить между собой все убийства. Выстраивал схему, прослеживал взаимосвязи. – Я сняла со стены еще один лист, открывая выкладки Пацци. Паук встал рядом, помогая мне убрать верхний слой мешающих рисунков. – Но из-за ментального воздействия связи внутри разума нарушились, исказились, спутались.
Я потянулась к листу, на котором была изображена рана леди Летиции. Рядом висела вырванная из книги страница с изображениями клинков различной ковки. Узкий стилет из Ромилии был подчеркнут тройной линией. Пальцы Паука повторили путь очередной нити, скрывавшейся под исписанным листом. Большая часть написанного на нем была тщательно вымарана, и текста было не разобрать. Главный дознаватель разочарованно отбросил лист на пол.
«Изумрудный», – открылась нашим взглядам лаконичная надпись, сделанная прямо на стене.
Изумрудный – как платок на шее мужчины из видения леди Мариссы.
Как платок Витторио Меньяри.
– Младший дознаватель Стефано Пацци был аккуратным и вдумчивым человеком, – тихо произнесла я. – Он последовательно перенес на стены своей гостиной все, что занимало его мысли. Эта комната, – я обвела рукой гостиную, – отражение его разума, слой за слоем. И я точно могу сказать: хоть он всегда был не таким, как все, он не был безумцем. Таким его сделала ментальная магия.
Лист за листом мы очищали стену от лишних рисунков и заметок. Красные и черные нити, бравшие начало от двери, от окна, от стенки высокого шкафа, постепенно сходились, стягивались воедино. Накладывались друг на друга показания чинторьерро, доставившего неназванного важного гостя к паромной переправе, и арендованная на несколько дней вперед одноместная лодка. «Тело слишком далеко», – гласил лаконичный комментарий Стефано под изображением мертвой леди Бригитты, и мы с Пауком переглянулись, вспомнив наши собственные выводы. От места обнаружения тела леди Селии тянулась тонкая ниточка к заметке о проводимом поблизости приеме, где почетными гостями были лорды Меньяри, а схема площади и рисунок расположения окон дворца довершали картину.
Избавленная от навязчивых образов, порожденных ментальным воздействием, история пяти страшных убийств раскрывалась перед нашими глазами, логически стройная и выверенная до последней детали. Стефано попытался протянуть в центр и шестую ниточку – неизвестную леди, застреленную охранником шесть лет назад, – но, едва начавшись, цепочка оборвалась множественными вопросами, скрытыми под изображением обнаженной груди, тонкой шеи и плеч, едва прикрытых полупрозрачным шарфом. Эту часть стены Паук разглядывал особенно тщательно, но так ничего и не сказал.
Центральным листом оказалась картина. Руки, множество детально изображенных мужских рук, вытянутых вперед, так, словно пальцы стремились покинуть пределы бумаги. В каждое запястье была воткнута тонкая игла, к которой Стефано привязал концы протянутых по всей комнате нитей. Рисунок оказался подписан.
«Чужими руками».
Рядом с ним висело изображение молодой девушки, тщательно прорисованное до мельчайших деталей – вплоть до кристаллов в фамильной диадеме Астерио, лежавшей на высокой прическе, и длинных капелек сережек в изящных ушках, – но без лица. Стефано не закончил картину, и там, где полагалось бы быть глазам, губам, носу, сиял чистый лист, отчего изображение казалось пугающим. Но даже так я узнала, кого пытался изобразить младший дознаватель.
Это была я.
Такой я предстала на своем последнем балу перед тем, как оказалась в тюрьме на долгие восемь лет.
Из-под рисунка выглядывал край другого листа. Мы одновременно потянулись вперед. Наши пальцы соприкоснулись, и я поспешно отдернула руку, словно обжегшись, на мгновение забыв, что и Паук и я были в перчатках. Главный дознаватель аккуратно отколол желтый лист и отложил в сторону.
Белая гербовая бумага с размашистыми наклонными строками, столь непохожая на прочие документы, педантично переписанные рукой Стефано, бросилась в глаза. Судя по вензелям, это было письмо, отправленное из канцелярии прежнего главного дознавателя Веньятты.
Паук посторонился, давая мне возможность прочитать написанное.
«Уважаемый С. Пацци!
Ваши обвинения в применении ментальной магии, выдвинутые против лорда В. М., бездоказательны. К сожалению, время, потраченное на их рассмотрение, уже не вернуть. Прошу впредь не направлять мне официальных писем по этой теме, в противном случае буду вынужден поднять вопрос о вашей отставке».
