В. М. – Витторио Меньяри.
– Стефано Пацци нашел менталиста-убийцу, – произнес Паук. – И это стало последним, что он сделал, пока его разум еще не был… поврежден.
Вдруг главный дознаватель нахмурился. Отступив к окну, он принялся перебирать снятые нами бумаги, внимательно разглядывая их содержимое. Выражение его лица становилось все мрачнее и мрачнее с каждым просмотренным листом.
Я подошла ближе, и Паук, не глядя, протянул мне помятый лист из стопки.
«Я твой.
Наяву, во снах.
Тонких пальцев небрежный взмах –
И сердце закончит бой.
Коснись – и движенью в такт
Я вновь оживу.
Тик-так.
Ведь жизнь
Лишь ты мне даруешь,
Скажи умереть – умру.
Скажи…»
Неровная вязь слов покрывала бумагу с двух сторон. Стефано писал стихи, и странные, почти бессвязные строки текли потоком замысловатых образов.
Сердце забилось гулко и тревожно. Я с трудом понимала причину внезапного волнения: многие юноши в молодости выплескивали на бумагу свои страстные порывы, облекая их в стихотворные строки, а младшему дознавателю Пацци на момент, когда он исчез, едва ли исполнилось двадцать. Но отчего-то обещания, которые Стефано давал таинственной возлюбленной, его слова и рваный ритм строк вместо умиления вызывали нервную дрожь.
Паук дал мне еще один исписанный лист.
«Я твой.
И сердце мое бьется
Твоим движеньям в унисон.
Игрушка, мальчик, одержимый,
Но сердце живо для тебя.
Меня пленила одним взглядом,
Прикосновеньем забрала
Мое мятущееся сердце
И поцелуем выпила
Замершую от страсти душу.
Я весь опутан паутиной,
Я бабочка, ты мой паук…»
– Занимательная поэзия, – едко произнес главный дознаватель, чье настроение внезапно испортилось. – Может показаться, что бедняга совершенно обезумел от неразделенной любви. Хотя, впрочем, его художества утверждают обратное. – Он помахал листом с изображением женской груди. – Похоже, познать сладость запретного плода ему все же удалось.
Не без некоторого смущения я вгляделась в детальное изображение аккуратной женской груди с маленьким бледным соском. Дав мне рассмотреть рисунок во всех подробностях, Паук вытащил из общей стопки новое творение Стефано. На этот раз это оказалась незаконченная картина полностью обнаженной девушки, прорисованная от ступней до пупка, а дальше небрежно набросанная черновыми линиями. На тонкой лодыжке красовался изящный браслет. Кокетливо согнутая в колене ножка прикрывала промежность.
Паук, все больше хмурясь, перебирал листы с изображенными частями женского тела. Плавный изгиб бедра сменялся изящными лодыжками, длинными пальцами, острым плечиком. Портретов не встретилось ни разу. Отчего-то даже тогда, когда младший дознаватель рисовал полностью обнаженное тело или волосы и шею с тяжелым медальоном в ложбинке между грудями, Стефано предпочитал не изображать лица.
– Интересно, это рисунки с натуры? – хмыкнул главный дознаватель. – Натурщица, похоже, охотно позировала увлеченному художнику.
– Это фантазии, – покачала головой я. – Навязчивые фантазии. Навязанные фантазии. Изображения подробны, но в некоторых аспектах недостаточно реалистичны.
– Что ты имеешь в виду?
Я повернулась к нему.
– Женщина на его картинах излишне идеализирована. Ментальное воздействие проявляет себя именно так: появляются новые странные желания, новые потребности, влечение, непонятное даже для самого человека, подвергшегося воздействию. Просто что-то внутри меняется. Например, Спиро Дьячелли понимал, что делает что-то противоестественное, что-то чуждое его природе. Но образ будущей жертвы и желание ее уничтожить слишком глубоко засели в его разуме. Если бы он умел рисовать – он мог бы изображать леди Элию… таким же образом.
– Но это обыкновенные эротические фантазии. – Паук перевел взгляд с рисунка на меня, а затем обратно на испещренный линиями лист. – Мужчины бывают склонны бессознательно идеализировать своих… избранниц.
Что-то в его словах заставило меня задуматься. От рисунков обнаженной девушки мои мысли вернулись к расследованию, а оттуда – к Витторио Меньяри. Ведь действительно, его жертвами всегда становились молодые аристократки, а в качестве убийц выступали мужчины. И каждую девушку перед смертью частично обнажали, хотя следы насилия встречались нечасто.
И вот теперь, в квартире младшего дознавателя Пацци, я видела отражение извращенной одержимости Витторио. Навязчивый образ обнаженной девушки занял разум Стефано, заставив прекратить поиски убийцы. Младший дознаватель бредил таинственной незнакомкой и бесконечно переносил на бумагу преследовавшие его фантазии.
– Убийце… Витторио… нравилось наблюдать, – тихо произнесла я. – Во всех видениях, которые я считывала у осужденных менталистов, я чувствовала его присутствие где-то на грани восприятия. Он заставлял других убивать красиво, медленно, практически театрально, чтобы насладиться… зрелищем.
Мгновение Паук молчал.
– И как думаешь, кого он хотел видеть убитой руками дознавателя Пацци? – Он поднял несколько рисунков. – Светловолосая. Изящная, как циндрийская статуэтка. Красивые тонкие запястья. Маленькие стопы с аккуратными жемчужно-розовыми ноготками. Гладкая нежная кожа, к которой так и хочется прильнуть губами. Женственные изгибы… – Он почти мечтательно прикрыл глаза. – К тому же у Пацци должна была быть возможность беспрепятственно подобраться к жертве. И, насколько мне известно, только одну женщину он по долгу службы обязан был… – Паук запнулся, словно не мог с ходу подобрать подходящее слово, – проверять каждый день. Заключенную номер семь, Янитту Астерио. Тебя.
* * *
Гостиная погрузилась в тягостное молчание. Принять услышанное было непросто. Кусая губы, я бесцельно бродила вдоль увешанных бумагами стен, как будто надеялась отыскать что-то, опровергающее выводы главного дознавателя. Паук следил за мной напряженным взглядом.
Остановившись у двери, ведущей в смежную комнату, я осторожно повернула ручку. Темная спальня была пуста. Странный запах, который я почувствовала, едва переступив порог временного жилища Стефано, усилился, став почти удушающим, и я с трудом подавила желание прикрыть нос рукавом. Я вытянула ладонь, чтобы разжечь магический огонек, но Паук опередил меня, пустив вперед энергетический сгусток, зависший у изголовья кровати. Мягкий свет разлился по комнате, бросая на стены неясные, смутные тени.
Спальня тоже оказалась увешана рисунками. Всюду, куда только падал свет, были десятки изображений женского тела – детальных, точных. На некоторых картинах можно было разглядеть драгоценности, один в один повторявшие фамильные украшения рода Астерио, на других – какие-то незнакомые кольца, медальоны, браслеты. Казалось, Стефано действительно рисовал некий собирательный образ светловолосой аристократки, напоминавший меня лишь в его воображении.
