Чинторьерро высадил нас на площади перед зданием судебного архива. Сойдя на мостовую, я хотела было направиться к смутно белеющему в тумане архиву, но, к моему удивлению, Паук свернул в другую сторону, мгновенно растворившись в густой сырой мгле. Пришлось прибавить шаг, чтобы не потерять его из виду в переплетении узких улиц.
Сердито сжав зубы, я подумала, что главный дознаватель словно бы провоцировал меня на побег, демонстративно предоставляя столько свободы. Против воли вдруг вспомнилась история о дикой ниареттской охоте за девушками-беглянками, и я зябко поежилась, стараясь не отставать.
Наконец мы остановились возле неприметной двери, выходящей в безлюдный переулок. Рядом с дверью лежало несколько отодранных досок с торчащими ржавыми гвоздями. Из-за мусорной кучи на меня сверкнули два желтых кошачьих глаза. Черный кот выпрыгнул на мостовую, недовольный незваными гостями, и скрылся в тумане.
Паук вынул из кармана кителя ключ.
– Меблированные комнаты младшего дознавателя Стефано Пацци. – Главный дознаватель кивнул в сторону двери, словно приглашая меня первой войти внутрь.
* * *
К двери на третьем этаже, под самым чердаком, вела отдельная лестница, и от наших шагов в воздух поднимались облачка мелкой пыли. Я четко различила на ступеньках две цепочки следов со знакомым узором подошвы: видимо, главный дознаватель уже успел побывать здесь перед тем, как привести меня.
Дверь оказалась заперта на обычный засов. Приглядевшись к замку, я увидела разряженный и треснувший защитный кристалл. В коридоре явственно ощущалась остаточная черная энергия Паука – похоже, что жилище Стефано недавно было вскрыто самим главным дознавателем.
Из отрывистых сведений, которыми Паук счел нужным поделиться, пока мы поднимались по лестнице, я уже знала, что за прошедшие три года хозяин дома так и не смог взломать печать, а потому комнаты больше не сдавались. Первое время раздраженный домовладелец еще пытался писать в службу магического контроля с просьбами вскрыть дверь и пару раз даже вызывал законников, но все оказалось без толку. Магический замок, установленный, верно, самим Стефано, с честью выдерживал манипуляции приглашенных артефакторов, а из Бьянкини так и не пришло ни одного официального ответа. На седьмой или восьмой раз мужчину попросту выставили вон.
Проблемы владельцев меблированных комнат законников не волновали – не можешь вскрыть печать, обращайся в суд. А то, что отыскать ответчика не представлялось возможным, – что ж, и такое бывает. Но отдел магического контроля подобными делами не занимается.
Домовладелец сдался и махнул рукой. Выход с улицы заколотили, а крохотные комнаты на чердаке, и раньше не приносившие особой прибыли, оказались заброшены. И до появления Паука никто ими не интересовался.
Дверь отворилась с протяжным скрипом. В нос ударил запах плесени, застоявшегося воздуха и чего-то еще, чему я не могла подобрать названия. Через плотно занавешенные шторы пробивался мягкий красноватый свет. На вешалке у входа висел раскрытый черный зонт со сломанными от ветра спицами. Плащ был небрежно брошен на ручку кресла, рядом стояла пара рассохшихся ботинок. Если бы не запах, ясно дававший понять, что комнаты давно нежилые, можно было подумать, что хозяин все еще где-то в квартире и с минуты на минуту появится, чтобы встретить гостей.
Затянутые в плотные перчатки пальцы скользнули по черной оторочке плаща. Я помнила этот плащ и зонт, который Стефано все время забывал починить и стыдливо прятал за спиной. В день, когда я видела его в последний раз, тоже шел дождь…
Горло сдавил нервный спазм. Я вдруг осознала со всей болезненной четкостью, что младшего дознавателя Стефано Пацци больше нет в живых. Не было перевода, не было поспешного отъезда. Он не просто пропал, никому ничего не сказав. Его убили. Или приказали убить себя.
Я сделала несколько глубоких вдохов, стараясь успокоиться. Пацци мертв. Слезы этого не изменят. Лучшее, что я могла для него сделать, это понять, кто и как убил его.
– Сюда, – раздался голос Паука из гостиной.
Выпустив край плаща из рук, я поспешила к главному дознавателю.
В первое мгновение гостиная Стефано привела меня в замешательство. В работе младший дознаватель Пацци был человеком последовательным, дотошным и педантичным. Мелким округлым почерком, ученически ровным, он скрупулезно записывал каждое слово свидетеля, перерисовывал каждый завиток магической реплики, составлял максимально подробные отчеты с мест преступления и описи собранных улик. Но его гостиная и смежная с ней крошечная спальня производили совершенно иное впечатление.
Все свободные поверхности были завалены бумагами. Исписанные листы громоздились на креслах и столах, соседствовали с засохшими растениями на подоконнике, были подколоты на стены наподобие причудливых обоев. Десятки, сотни газетных вырезок, заметок, выдранных книжных страниц и желтоватых листов, покрытых картами, записями, рисунками. Приглядевшись к ближайшим изображениям, я узнала фрагменты тел убитых леди Летиции, леди Селии и леди Бригитты: тонкая шея с синяками, оставленными пальцами убийцы, пронзенная грудь с тщательно прорисованным следом от клинка, распущенные волосы, колышущиеся под водой, будто черные водоросли.
Поначалу мне показалось, что гостиная пребывала в совершеннейшем хаосе, и это совершенно не вязалось в моей голове с тем, что я узнала о младшем дознавателе Пацци за несколько месяцев совместной работы. Передо мной в загроможденной маленькой комнате разворачивалась картина настоящего безумия, истинной одержимости. Я, конечно, подозревала, что расследование захватило его, но никогда не предполагала, что настолько.
Что-то было не так.
Мой взгляд медленно скользил вдоль стены. Я фиксировала в памяти, почти не вчитываясь, содержимое приколотых желтоватых листков. Карта Веньятты, схема улиц, где была обнаружена леди Селия, газетная вырезка с заметкой об убийстве, отпечатанный рисунок отца и улыбающейся мачехи, державшей на руках новорожденных близнецов…
И тут я уловила ее. Систему. Ни одно изображение не было помещено в тот или иной угол комнаты случайно. От одного листа к другому тянулись тонкие линии – веревочки, ленты, неровные следы графитового карандаша, – связывая все воедино. Я была практически уверена, что когда-то здесь были и энергетические нити, но магия пропала из гостиной вместе с самим Стефано, не оставив и следа.
Мы словно оказались в центре огромной паутины, в которую было вплетено все, что касалось расследования таинственных убийств. Тонкая красная нить, обмотанная вокруг булавок, скреплявших листы, связывала рисунок острова с копией показаний гувернантки, а оттуда вела к таблице с расписанием паромов в Веньятту, причаливавших неподалеку от пристани, с которой увезли леди Бригитту. Дальше нить расходилась на несколько различных зацепок: одна тянулась к вырезанной из светской хроники статье о приеме в честь рождения близнецов Астерио, другая – к плану Веньятты с предполагаемой схемой чьего-то маршрута.
Третья линия уходила под небрежный рисунок, в котором среди дерганых, неровных линий с трудом угадывался контур тонкой женской кисти с ободком кольца вокруг указательного пальца и змейкой фамильного браслета. На листе была изображена не рука леди Бригитты – я отлично помнила считанные воспоминания лодочника, и таких украшений у убитой девушки не было. Рисунок выбивался из установившейся схемы, а стиль его совершенно не подходил скрупулезному и педантичному в деталях Стефано. Казалось, именно на нем четкая система вдруг дала сбой.
