Глава 8
Сентябрь 1541 г. Швейцарский союз
И снова горы, горы, горы … Эти огромные исполины, когда-то суетливо тесня друг друга своими могучими плечами, спеша сотворить мир, вдруг замерли в предначертанный Богом момент, и застыли в суровом молчании. Высокомерные снобы. Им не было никакого дела, до того, что творилось внизу у их подножий, в долинах и ущельях. Их ледяные пики и угрюмые антиклинали были согласны принимать общество лишь себе достойных – Солнца и звёзд. Увлекаемые планетой в бесконечные циклы небесной механики, земные вершины первыми в своей вышине встречали приход раскалённого светила и позволяли, как бы нехотя, его лучам пробиться в презренные низины. Вдоволь наигравшись же яркими бликами, они провожали Солнце, чтобы в безмолвной тьме остаться наедине с мириадами холодных и бесстрастных звезд и продолжить с ними немой диалог о бесконечности. Изо дня в день, из года в год, из века в век. Склоны же гор, кое-как укутанные зелеными лоскутами лесов, жили своей, отдельной от вершин, жизнью. В пику вершинам, здесь, ниже кромки облаков, редко устанавливались тишина и бездвижность. То тут, то там с крутых откосов с шелестом и треском срывались каменные осыпи и, вздымая клубы пыли и скального крошева, весело и безвозвратно уносились вниз, погребая под собой всё и вся, что попадалось им на пути. Чуть слышно журчали неподвластные камню горные ручьи. Сезонно подпитываемые тающими ледниками эти тонкие, хрустальные струйки, в начале незаметные, сливались потом в мощные потоки и, набрав неимоверную силу с глухим рокотом низвергались по склонам, не уступая в беспощадности и смертоносности каменным лавинам. Среди всего этого как-то умудрялись существовать всевозможные растения и самое разное зверьё. Совершенно не обращая внимания на всю враждебность окружающего мира, эти существа прекрасно приспособились к стихии и, находясь в постоянном движении, занимались единственно одним – содержали в идеальном порядке свои cibus vincula20.
Время от времени Жан, а точнее уже мэтр Кальвин поглядывал в окно кареты, чтобы хоть как-то развеяться. Несколько дней непрерывной скачки по горным дорогам порядком утомили его. Ограниченность пространства кареты, пусть и отделанной с роскошью и великолепием, постоянная тряска и отсутствие собеседников неизбежно приводили дух и тело в далеко не лучшее состояние. Однако чудеснейшие горные виды и предвкушение собственного триумфа ободряли и поднимали настроение. А как же иначе? Его, Кальвина, не забыли, более того его ждут. Его долго уговаривали вернуться, чуть не еженедельно бомбардируя письмами и засылая делегатов, добиваясь, если не вымаливая, его благоволение. Они согласились на все его условия и даже сверх того посулили всевозможные преференции, только бы он вернулся.
На мгновение карету перестало трясти и раскачивать. Гулкий стук колес о камни вдруг сменился мягким шорохом. Кальвин снова выглянул в окно. Въехали на деревянный мост через какую-то реку, мило журчащую где-то внизу. У Кальвина вдруг перехватило дыхание, а сердце его словно сжала чья-то холодная рука. Невольно вспомнилось, как когда-то он сделал по этому самому мосту тридцать пять своих шагов, которые не забудет никогда. Сколько месяцев пролетело с тех пор? Хотя почему месяцев? Уж два года минуло с того достопамятного дня, когда гонимый ото всюду и врагами, и вчерашними друзьями, вдруг превратившихся в нетерпимых недругов, он вот так же по мосту перебирался через эту самую горную реку.
Тогда властями ему было предписано немедля покинуть город и окрестные земли. Для выполнения этого предписания был даже отряжен конвой всадников, коим отдан был приказ -как можно скорее сопроводить карету с Кальвином до реки, что считалась границей городских владений и, выставив вон, не допустить его возвращения обратно. Всё бы тогда прошло в рутинной строгости и спокойствии, если бы не внезапно разразившаяся буря. Едва карета и конвой отъехали от городских стен, как всё небо заволокло черными тучами и налетел ураган. Шальной, словно зверь, вырвавшийся из клетки, он принялся метаться меж горных склонов, вздыбливая клубы пыли и каменной крошки, ломая в щепки стволы вековых сосен, а иные, вырывая с корнем, подхватывал и играючи расшвыривал по сторонам. Из разверзшихся небесных хлябей под отблески молний и раскаты грома вниз на землю то лилась непрерывным потоком вода, то, словно выпущенный из пушки, картечью сыпался град. И не понятно было, кому эта непогода пришлась в наказание, Кальвину или его гонителям. В надежде что непогода скоро окончится, карета с конвоем всё же добрались до пограничной реки. Однако буря не унималась и только набирала свою злобную силу. Река, ещё вчера спокойная и незаметная, теперь превратилась в бешено ревущий поток, что затягивал в свои водовороты, всё, что мог вырвать из берегов и всё, что, словно в пасть разъяренному зверю, бросал в него ураган. Под таким натиском зыбкий мост через реку скрипел и раскачивался, не обещая вступившему на него, ничего доброго. Возница почтовой кареты разумно решил не испытывать судьбу и наотрез отказался ехать дальше. Кальвин же должен был покинуть ставшие недружественными земли во что бы то ни стало и немедленно. Недоброе молчание всадников и отблески молний на их шлемах не оставляли ему выбора.
Взяв из своего багажа лишь одну деревянную шкатулку, Кальвин ступил на мост, в любой момент грозящий стать для него роковым. Терзаемые молниями чёрные небеса сыпали сверху ледяным крошевом, шквалы ветра один нещаднее другого соревновались меж собой в попытках сбить одинокую фигуру в бездну, где ревущие вихри мутной воды, разинув алчные пасти воронок, нетерпеливо ожидали свою жертву. Доски моста, вот-вот готовые лопнуть под натиском стихии, натужно скрипнули под ногами.
Шаг, второй. Кальвин почувствовал близость смерти как никогда. Она уже проникла в его тело, пробежав мелкой дрожью от ног до головы по всем его жилам и нервам.
Третий, четвертый. Мост трещал и раскачивался на ветру, словно бумажный. Смерть уже была готова принять Кальвина. Он чувствовал её холодную близость, но шел вперед, не останавливаясь.
Пятый, шестой, седьмой … И вдруг, заглушая вой ветра и рёв воды, взрываемых небесными громами, эту симфонию смерти, душа Кальвина зазвенела словами.
«Боже мой, Господь-вседержитель! Коль час мой настал предстать перед Тобой, принимаю свою долю не как наказание, а как награду от Тебя. Время, что Ты отмерил мне для жизни земной, употребил я не для стяжания и алчи, а едино дабы познать свет и благодать Твою и донести знание сие до детей Твоих, заблудших душами …
Двадцатый, двадцать первый …
«… Коль неправ я был в своём познании или дерзок, что посягнул
