самыми дорогими для меня людьми — Николаем и Марией Алексеевной, и всеми нашими детьми, которые были здесь же, рядом с нами, то у меня… Нет, не слёзы наворачиваются. На моих губах невольно возникает грустная улыбка. Да. Улыбка! Как ни тяжела для меня утрата Львовых, но сколько ни суждено мне прожить, светлая память о них, никогда не исчезнет в моей душе.
У меня сохранилось стихотворение Николая, посвящённое этому счастливому периоду нашего общего существования. Я храню, как зеницу ока.
«Я истинно, мой друг уверен,
Что ежели на нас фортуны фаворит
(В котором сердце не во всю зачерствело)
В Никольском поглядит,
Как песенкой своё дневное кончив дело,
Сберёмся отдохнуть мы в летний вечерок
Под липку на лужок,
Домашним бытом окруженны,
Здоровой кучкою детей,
Весёлой шайкою нас любящих людей,
Он скажет: «Как они блаженны!»
Ах, какие это были замечательные вечера! Мы, друзья Львовых, наезжали толпой, «весёлой шайкой», как любил нас называть хозяин усадьбы. Как-то так получилось, что именно в это время во Львовско-Державинском кружке собрались любители музыки, да не просто — музыки, а музыки русской, народной. Как всегда, это увлечение пошло от Николая. Как-то раз, когда после долгой разлуки мы уединились с ним в его кабинете, он показал мне несколько толстых исписанных тетрадей.
— Знаешь ли ты, о, инородец, что в них?
— Нет, конечно, — улыбнулся я.
— Так вот… Здесь более двухсот записанных мною русских песен. Это такая сокровищница, такая… Ведь именно в этих песнях открывается самый дух людей прежних времён и такие яркие картины старой жизни! Но представь себе — все эти сокровища никто и никогда не записывал! Я первый!
— Двести песен! — Я был потрясён. — Когда же ты успел?!
Николай засмеялся и пожал плечами.
— Ты думаешь, я знаю? Я тысячи вёрст по России исколесил — и везде эти песни слышал, записывал на почтовых станциях, у ямщиков в долгом пути, во время деревенских гуляний… Я не просто эти песни записал, я ведь их на ноты положил. Это, между прочим, труд непростой: это тебе не итальянский вокал, надобно очень постараться, чтобы в чьём-то фальшивом исполнении услышать мелодию. Вдруг моя попытка собрать и записать эти напевы, каким-то новым лучом осветит музыкальный мир?
В те годы Николай особенно сблизился с Петром Вениаминовым, которого знал ещё по службе в Измайловском полку. Пётр Лукич недавно был отставлен от военной службы, вёл довольно безалаберную, кочевую жизнь и подолгу жил в Никольском. Как я уже сказывал, часто бывал здесь Василий Капнист наездами из Малороссии, появился в нашей компании и совсем ещё молодой Иван Крылов… Пётр Вельяминов и Василий Капнист прекрасно пели народные песни. Им всегда аккомпанировал на гуслях Боровиковский. На мой неискушённый взгляд, виртуозно играл на скрипке Крылов, он был самоучкой, кроме скрипки умел владеть ещё несколькими инструментами… У Николая был оркестр из сорока восьми крепостных музыкантов, которые играли на народных инструментах — гремушках, дудках, жалейках, свирелях, рожках…
Помню шуточное стихотворение, написанное по этому случаю Николаем.
«Я сам по русскому покрою
Между приятелей порою
С заливцем иногда пою»…
Но едва заканчивалось это пение, наступал черёд танцам. Признаюсь сразу, любезные читатели, мне — немцу, как ни странно, с детства особенно были любы разудалые пляски крестьян. Помню, мы с Николенькой по праздникам убегали в деревню, садились где-нибудь в сторонке прямо на траве и часами наблюдали, как водят хороводы девушки и какие выделывают коленца в плясках мужики. Я просто диву давался — откуда что у них бралось: ведь только несколько дней назад они с зари до зари, не разгибаясь, трудились на господских полях или на винокурне, а сейчас выглядят такими сильными и красивыми… Эта любовь к русским пляскам осталась у меня на всю жизнь.
— Лиза, Даша, — не выдерживал я. — Потанцуйте!
— В круг, в круг, — подхватывали мою просьбу остальные.
И на освободившееся на поляне пространство выходили две прелестные юные девушки- цыганочки. Они тоже были из крепостных, как и музыканты, но имели от всех отличие в том, что умели удивительно плясать, как тогда говорили, «по-русски». Мне казалось, что девушки эти сами имеют огромное удовольствие от своего умения. Они не заставляли себя просить, а тут же выходили в круг и начинали плясать, сначала в медленном темпе, а потом всё более и более ускоряя пляску, точно попадая в такт музыки. Это доставляло несказанное удовольствие всем, бывшим здесь, да такое, что даже Гаврила Романыч Державин в одном из своих стихотворений, посвящённых этим вечерам у Львовых, написал вот такие строки:
«…Пусть Даша статна, черноока
И круглолицая, своим
Взмахнув челом, там у потока,
А белокурая живым
Нам Лиза, как зефир, порханьем
Пропляшут вместе казачка,
И нектар с пламенным сверканьем
Их розова подаст рука».
Николай забрал в город этих девушек, взяв на себя обязательства об их воспитании. Они служили у Львовых горничными и были очень привязаны к своим хозяевам. Не отходили от постели тяжело заболевшего Николая, он умер на руках у Лизы.
Не могу удержаться, чтобы не добавить ещё вот что. Когда Львов окончательно переехал в Москву, а затем и в Никольское, Боровиковский переселился в гостиницу и очень скучал летом в опустевшем Петербурге. Я пригласил его к себе на дачу, и он с радостью принял моё приглашение. Длинными, светлыми вечерами я поднимался к нему в мансарду, где он поселился, куда перевёз свои мольберты и где трудился целыми днями. Конечно, к изобразительному искусству я не имею никакого отношения, единственным моим просветителем в этих вопросах был Николай Львов, в пору нашей юности обучавшем меня лепить замки и дворцы из теста и крема. И, конечно, давнее моё общение с Левицким при создании портретов смолянок тоже сыграло свою роль в моём художественном образовании. Но, как ни странно, моё невежество не смущало Боровиковского: он показывал мне миниатюрные портреты случайных знакомых, писанные маслом на картоне, меди, цинке и дереве…Недавно он закончил портрет императрицы на прогулке. Любезным моим читателям, конечно, он прекрасно знаком — на нём изображена пожилая дама, одетая по-домашнему, прогуливающаяся осенью в парке со своей любимой собачкой. Именно с этого портрета императрицы началась головокружительная карьера Боровиковского. Не прошло и десяти лет, как он стал главным портретистом Петербургской знати. Но он часто писал портреты и простых людей. И я с гордостью сообщаю Вам, что первым, кто увидел двойной портрет горничных Львовых, милых девушек «Лизыньки и Дашиньки» на цинковой пластинке, был я, поскольку писался он
