А вот Питерсен никаких счетов не оплачивал. И я почему-то был уверен, что ничего он не воровал и даже не прикасался к этим вещичкам на полке. То же самое относилось к небольшой видеотеке из DVD под телевизором. Не пил он из мини-бара, что стоял рядом возле стены. Его окно на втором этаже выходило на проклевывающиеся почки благородного каштана, за которым простиралась роскошная лужайка. Сомневаюсь, чтобы Питерсен вообще обратил внимание на пейзаж. И с каждой секундой усиливалось подозрение, что он не спал в этой кровати.
Монах — да и только.
Я вновь принялся искать записку, но втуне.
Спустившись в холл, загроможденный вазами с дикими цветами, я уселся у стены под лошадиными сбруями и картинами в тяжелых рамах, чтобы угоститься чашечкой кофе. Солнце грело мне плечи сквозь окно. За конторкой расчесывала волосы польская девушка с милыми глазами. Часы показывали двенадцать. Мобильник так и остался лежать на заднем сиденье машины, куда я забросил его в приступе раздражения. Снаружи доносился стрекот газонокосилки. Все казалось совершенно будничным, хотя я знал, что это впечатление обманчиво. Интересно, а отец по-прежнему недоступен в своем Чичестере? В памяти всплыл тот снимок, которым он украсил стену моей каюты на проклятой лодке, и меня потянуло опуститься на колени, моля провидение о его благополучии. Вместо этого я прикончил остатки кофе и направился к конторке, где к польской девушке успела присоединиться ее напарница, выглядевшая так, будто они родные сестры.
Да, им знаком тот гость, которого я только что описал. Полячку с удивительными глазами звали Магда. Вторая девушка, ее кузина Маржена, сама прибиралась в комнате мистера Питерсена. Впрочем, ее английский — хоть и куда более уверенный, нежели мой польский, — в сравнение не шел с лингвистическими навыками Магды. В идеале я бы пригласил Маржену прогуляться по гостиничной лужайке, ведя с ней беседу того сорта, что поощряет людей припоминать даже мелочи, которые могут оказаться существенными. Однако Магда — она, разумеется, знала о том, кто и как платит за постой Питерсена, — похоже, не возражала против разговора со своей кузиной. Да и мне требовался переводчик.
Итак, возникало впечатление, что за Питерсеном водились кое-какие отличительные особенности идиосинкразийного свойства. Большинство местных постояльцев принадлежали к хорошо обеспеченному сословию среднего возраста: яхтсмены, игроки в гольф или, скажем, парочки, ищущие себе романтического отдыха вдали от набившей оскомину рутины. Гостиница славилась своей кухней. Имелось два ресторанчика, один итальянский, а второй напомнил «Кундан» на Хамбл, — и персонал настоятельно рекомендовал их посетить. Так вот, Питерсен там ни разу не показался. Он даже не ходил в гастропаб, что располагался в какой-то миле отсюда.
— И еще он никогда не заказывал еду в номер, — сказала Маржена.
— Но ведь чем-то он питался?
Маржена опустила взгляд на пол и что-то буркнула. Я вопросительно глянул на Магду.
— Моя кузина говорит, что мистер Питерсен морил себя голодом.
— В смысле, на диете сидел?
Она помотала головой. Прищурилась, подыскивая нужное английское слово. Наконец это ей удалось.
— Он постился, — сказала Магда.
Когда я вернулся к машине, на мобильнике мигал символ поступившего сообщения на электронный автоответчик.
«Мартин. Ты пытался меня найти. Коль скоро сегодня не мой день рождения и я к тому же не поменял текст завещания, твое настойчивое внимание вызывает, мягко говоря, удивление. Что за муха тебя укусила?»
Под налетом юмора в его голосе читалось глубокое удовлетворение. Чичестер отцу явно глянулся. А сейчас мне предстоит сообщить нечто, что сильно испортит ему настроение. Мой палец в нерешительности завис над кнопкой набора. С чего вообще я взял, что Питерсен исчез? Об этом мне вчера сказала Сузанна. И откуда я знаю, что он вовсе не Питерсен? Опять-таки от Сузанны, которая принялась копаться в прошлом, не проконсультировавшись с моим отцом. И что мге ему сказать? Нелакированную правду? Казнь гонца с неприятными вестями — любимое занятие моего родителя. А расследование Сузанны он вообще может воспринять как предательство. Но ведь и врать ему тоже нельзя. Сузанна поступила так лишь из беспокойства за его благополучие. Отец умеет быть несдержанным мстительным капризным и жестоким. Способен надуться так, что даст фору четырехлетнему избалованному карапузу, и при этом невероятно тщеславен. Но отнюдь не глуп. Я переживу вербальный ураган, дождусь штиля, и затем мы спокойно обсудим тайны самозваного судостроителя, взвесим возможные последствия и сообща попытаемся найти решение.
Конечно, ключом к разгадке был мотив. Чем мы руководствовались с Сузанной, мне было известно. Но вот мотив Питерсена не давался в руки. А из беседы с полячкой я вынес столько же подсказок, сколько и новых вопросов. Я поднял глаза, сквозь лобовое стекло «сааба» разглядывая окно его номера. Внутри ничего не видно. Отражавшийся солнечный свет нес с собой свежую зелень каштана на голубом небесном фоне. Я глубоко вздохнул и нажал кнопку.
Тем вечером мы с ним встретились в ресторане «Шикис» лондонского Уэст-Энда по окончании представления в Ковент-Гардене. Отцовская метафора в отношении верфи Хадли и Вагнера была нечто большим, нежели простая риторика. Он обожал оперу, в особенности грузный, обремененный мифами германский эпос. Это он слушал даже у себя дома, причем за звуковую систему отдал примерно в три раза больше моего депозита за квартиру в Ламбете. С другой стороны, нельзя винить человека за потакание роскоши, право на которую он лично заработал.
За ужином отец выглядел устало, как если бы потерял кое-какой лоск. Возможно, ожившее в нем пламя заставило перетрудиться между простынями. Я, однако, полагаю, что дело далеко не в этом. Как бы то ни было, я не стал ходить вокруг да около, а выложил всю правду как есть. Вплоть до тех мелочей, которые узнал от полячек, особенно Маржены.
— Полагается стучать в дверь, но она не стала утруждаться. Питерсен почти никогда не появлялся в номере. Ей даже казалось, что он по-настоящему не спал в постели, а просто садился пару раз, чтобы придать белью мятый вид. В общем, она не постучала. Распахнула дверь — и этим застала его врасплох.
— И себя.
— Он ничком лежал на полу, сжимая в руке нечто вроде четок. И произносил заклинание. Во всяком случае, так это слово перевела ее кузина.
— В Америке более чем достаточно набожных христиан, — улыбнулся отец.
— Да, но на нем была власяница!
— Порой их набожность не знает меры.
— Магда нашла его паспорт.
— Печально слышать. Я-то думал, что поляки честны.
— Они стали его подозревать. К тому же были обязаны заботиться о благе других гостей. И вообще это ей приказал сделать ночной портье Паспорт был выписан на фамилию Кардоза. Столь же настоящее имя, как и «Питерсен».
Я рассказал ему про фирму «Кардоза и партнеры». Рассказал про «Мартенса и Дегрю». Отец заинтересовался, но не слишком. Его вулканический темперамент отказывался производить ожидаемое извержение. Что бы я ни говорил, у меня не получалось выбить его из этого странного состояния отрешенности. В конечном итоге я вышел из себя.
