— А вас как зовут?
— Чесни.
— И где этот ваш Прендергаст?
Чесни, однако, промолчал. Он просто стоял и разглядывал носки своих дешевых башмаков.
— Мистер Чесни, мой отец — щедрый человек. Он высоко ценит добросовестных сотрудников. И превыше всего ставит ответственность по отношению к порученному делу. Итак, где Прендергаст?
— Ему не нравится дежурить по ночам. — Акцент Чесни выдавал в нем местного уроженца. — Да это вообще никому не нравится. В общем, мы бросили монетку. Прендергаст проиграл. Ему выпала целая неделя ночных смен. Когда мистер Питерсен был на месте, увильнуть не удавалось, он очень внимательно присматривал за порядком. Но когда он куда-то делся… Кому захочется в одиночестве торчать тут во мраке, а?
— Стало быть, вы поступили бы точно так же?
Чесни неприветливо насупился. Похрустел гравием, вертя мыском башмака и напоминая малолетнего сорванца, которого призывают к ответу за детсадовское преступление. Впрочем, сейчас я уже не испытывал к нему прежней жалости. Глупость вкупе с капризностью — очень опасное сочетание.
— Понимаете, мистер Сталлард… Это все из-за звуков…
— Станнард.
Он мотнул головой в сторону эллинга.
— Крысы?
— Голоса. Смех. Мы же не глухие… Я-то терплю, потому что семью надо кормить. Но и дежурить по ночам мне улыбается не больше, чем Мики Прендергасту.
Я кивнул. На это ответить нечего. Хотя Чесни навел меня на кое-какие мысли.
— Этот смех… он был сардонический? Его тон?
Чесни взглянул на меня так, будто я изъяснялся по-марсиански. Я достал бумажник. Наличность всегда должна быть под рукой. Эту привычку привил мне отец, который постоянно носил с собой деньги, потому что не мог забыть то время, когда у него не было ни гроша в кармане. Вынув три двадцатки, я сунул их в кармашек Чесни и направился к своей машине. Ведь, спрашивая о правде, я намекнул на вознаграждение. Он свою роль исполнил. Теперь осталось только его уволить, а он упомянул, что должен кормить семью. Шестьдесят фунтов — не самое щедрое пособие по безработице.
Новых сообщений в мобильнике не имелось. Безуспешной оказалась и попытка дозвониться до отцовского смартфона. Я раздраженно швырнул трубу на заднее сиденье. Нет, я и сам не в восторге от кое-каких черт моего характера, среди которых на одном из первых мест стоит интеллектуальный снобизм. В моих глазах застенчивый охранник по имени Чесни был сродни болотной тине, а все оттого, что его слова пришлись мне не по душе. Но, нравится это мне или нет, здесь есть повод поразмыслить. Следующим пунктом моего расписания была поездка в тот постоялый двор, где отец поселил Питерсена. Конечно, он и оттуда удрал. Но с другой стороны, мог оставить в гостинице некую записку, чего не удосужился сделать ни в офисе, ни на борту «Темного эха».
Сардонический смех… Ведь я сам слышал, его во время первой, пугающей вылазки на яхту, в разгар вагнеровской непогоды, буянившей на злосчастной верфи Фрэнка Хадли. Но вот в ходе обоих последующих визитов в Леп впечатления оказались совсем иными. И все же зловещая нить не оборвалась, угроза не рассосалась. «Темное эхо» околдовало меня настолько, что я был готов забыть про опасность, однако Сузанна до такой степени разнервничалась после своего первого (а для меня — второго) знакомства с лодкой, что рискнула соврать и отправилась во Францию на поиски тайн человека, который ее построил. Зато я, видите ли, умудрился воспрянуть духом после совместного посещения верфи.
Сегодня «Темное эхо» меня положительно ослепило до состояния легкого ступора. Я слышал громкий, но при этом вкрадчивый цокот на борту — и не только подыскал ему рациональное объяснение, но и сделал его банальным. Причем, несмотря на тот факт, что не удалось отыскать малейших следов грызуна, который, как уверяло мое здравомыслие, и был источником шума. Такое впечатление, что сама яхта убаюкала меня до состояния гипнотической влюбленности. На ее борту мои чувства благополучно отупели, превратив меня в счастливого идиота.
Она не заманивала к себе. Так далеко зараза еще не распространилась. Сейчас, на порядочном удалении, я не испытывал к «Темному эху» никаких нежных чувств. Но вот стоило только ступить на палубу, как я тут же оказывался во власти ее мощных и чувственных чар.
Запоздалым прозрением я обязан Чесни, смехотворному часовому в лоснящихся штанах. Подкатывая к живописному постоялому двору, бывшему пристанищу Питерсена, я испытывал печаль от этой мысли.
И тут ей на смену пришло новое соображение. А если бы я заглянул в кладовку? Вспышка интуиции уверенно подсказала мне, что там я бы нарвался не на грызуна, а на любимца Сполдинга: бульмастифа Тоби. Вонючего, червивого и дохлого. При этом он бы высовывал язык и натужно сопел, пародируя всамделишного пса, который давно поджидает хозяина. Когда погода и волны делали палубу негостеприимной, Тоби укрывался в кладовке и жевал там канаты. Сейчас я это знал. Понял внезапно и с той абсолютной убежденностью, с которой утверждал бы, что вслед за днем приходит ночь.
В номер Питерсена я попал без затруднений: водительское удостоверение засвидетельствовало мою фамилию. И без всяких там ошибок, свойственных людям вроде Чесни. Фамилия Станнард была источником гарантированного дохода на весь период пребывания Питерсена в гостинице, тем более что отец поместил его в самый роскошный номер. Плата за кров и стол была внесена вперед, до конца июня — не говоря уже про пасхальную и летнюю каникулярную надбавку, которую с лихвой покрыла щедрость моего отца. Так что я ничуть не удивлялся расточаемым улыбкам, заранее распахнутым дверям и всеобщей угодливости. Как в капле воды, в этом отразилась история всей моей жизни.
Комната же Питерсена, напротив, не предложила мне ничего. Окна были затянуты в тяжелые переплеты, стены испещрены буколическими сценами сельской повседневности. Потолок с нависающими балками оказался столь низким, что пространство выглядело захламленным, несмотря на ширину и порядочную длину комнаты. Имелся настоящий очаг с ворохом дров, однако кора на поленьях закудрявилась от древности и была покрыта толстым слоем пыли. Я похлопал по стеганому одеялу на кровати, принюхался к взбитым подушкам Белье недавно меняли, но заправленная кровать все же несла на себе отпечаток холода, говорящий о том, что в ней давно никто не спал. Мало-помалу начинали проявляться более мелкие детали интерьера. Номер располагал телевизором со встроенным DVD-плеером; его поставили так, чтобы в глаза не бросалась эта модерновая вещь, никак не гармонировавшая с атмосферой той эпохи, когда эсквайры попивали портер из оловянных кружек, устало потягиваясь после дня, проведенного в седле на лисиной охоте. В соседней ванной комнате установили душ с электрокалорифером. Маленькая ванная, не спорю, но ее махровые, голубиной белизны полотенца были аккуратно развешаны на водогрейных трубах. На полочке под зеркалом нашлось место для крошечных фигуристых бутылочек с кремами и лосьонами — того сорта, которые так любят прихватывать с собой гости, чтобы смягчить душевную боль после оплаты гостиничного счета.
