Гость немного покраснел, отцепляя руки монашки от своей одежды. Его голос дрожал:
– Приходил в себя. И к тому же, вы слишком хорошо прятались от Вильгельма. Найти вас слишком трудная задача. Особенно, для не входящего в круг диссидентов.
– То есть ты тоже переродился, – это было утверждение. Но женщина с трудом сдерживалась, чтобы не заплясать по кабинету с криками: «Я знала! Так тебе! Получи фашист гранату!»
– Я бы сказал – моя душа заняла тело умершего человека, – этому лишь бы поспорить. Последние сомнения разлетелись под недовольным взглядом зеленых глаз. Цвет поменялся, а мимика нет.
Это её напарник.
– Круто, но странно, – Литиция сглотнула подкатившую слюну. Обзор загородила пелена надвигающего морского шторма. Судя по панике в груди, просто океанического масштаба.
– Это Лондон, сестра Литиция, – а этот… Богомол спокоен. Как раньше. – Здесь возможно все.
– Нам бы только Гитлера не дождаться, – лишь бы не разрыдаться перед ним. Она прикусила щеку. Женский организм – оголенные провода чувствительности. Как жить-то с таким обостренным восприятием!?
– Пойдем, напарник, просвещать тебя буду! – Литиция взяла его под руку, прижалась на секунду, проверяя настоящий ли.
– Я рад вас видеть, – тихо сказал Константин.
– Я по тебе скучала, – призналась она, притворяясь, что простужена и неизлечимо больна.
– Забавно было бы. Да хрен с ним, зови Литицией. Тебе можно. Привычней уже.
Вот умеет одной фразой человек испортить момент.
– Мозги включай перед речевым оборотом! И руки при себе держи! – Литиция вырвалась и гордо ушла вперед. Не оглядываясь.
5. ПропущенноеПервая мысль: «Я сдох».
Вторая: «Да нет, нормально все. Плаваем».
Следующая: «В чем, собственно, плаваем? Проверить бы, не говно ли».
С трудом разлепляю глаза. Ресницы склеились. Больно. Соленые.
Но ничего не меняется. В зрачках – темно. Да так, что начинает вонять неприятностями.
Опять я вляпался.
И очень серьезно.
Оглядываюсь. Для этого приходится сесть. И тут интересно получается: ноги опору чувствуют, а руки нет. Ладонь по локоть уходит в пропасть возле колена.
Так что точно – Говно. Повсеместное просто.
Где-то вдалеке свет. И мне бы к нему идти. Но помню я эти истории про туннели, свет и радости в конце. Поэтому пытаюсь уползти в другую сторону, но из–за отсутствия пола сделать это довольно трудно. Остаюсь сидеть.
Еще бы вспомнить, как оказался в столь непривычном положении с точки зрении физики.
«Кто ты?»
Вопрос видит меня насквозь. На мне нет кожи, нет мышц. Только паутины вен, стремящиеся перенести мысли от сердца в мозг. Часто наоборот. Но видно, что посылы из сердца ярче, живее, откровеннее. Иногда мысли текут из жопы. Эти самые неожиданные и полезные.
Зачем спрашивать, если изучил меня вдоль и поперек?
Я – это я.
«Зачем ты здесь?»
Вопрос выворачивает запястья. Выгибает, подвесив вывернутым знаком вопроса. Ноги еле касаются опоры. Увидеть бы хоть что-то. Может быть, и смог бы ответить.
Как по заказу, начинают появляться очертания. Очень большого, злобного и дикого.
Мне здесь не место!
Это уж точно. Можно я уже пойду?
Но свет теперь ближе, а фигура отчетливей. Это скопление города с тысячей глаз вместо окон. Это рты, с руками вместо зубов, это крылья с иглами, там, где должны быть перья.
Я не могу увидеть всех деталей. Но я знаю о них. Об этом где-то читают детям, этому посвящают песни, от этого кто-то бежит.
Но я не боюсь. Я сильнее любой твари в мире. Меня тренировал Преподобный Богомол. Я знаю 150 молитв в двенадцати вариациях каждая. И я верю в Бога.
При мысли о Преподобном глаза щипает солью. Неужели я стал настолько мягким?
Я же ненавижу его.
Отсутствие света сгущается вокруг меня, несмотря на яркую точку на периферии. Но я все еще чувствую что-то. И теперь оно ближе, реальней, опаснее.
Я здесь, чтобы победить его.
Наполняю ребра густотой тьмы и прошу прощения. У Преподобного за наплевательское отношение к его работе, у первой жены, за то, что она дура, а я мудак. У разорванного отца Джонатана, и кажется, еще пару имен называю.
Но это уже не важно.
Я вспоминаю, что мертв.
И есть только одно место, где я мог бы оказаться.
«Я прощаю тебя».
Волна тепла проходит насквозь, касается внутренностей и выходит позади, будто промыв меня. Как машину в автомойке. Остаюсь висеть весь чистый, дохуя довольный, облабызованный с пяток до макушки, волосы в подмышках стоят дыбом, пасть улыбается.
Вот я дебил.
Но счастливый.
– Сестра Литиция!
У меня получается открыть открытые глаза.
Кажется – бред. Но я это сделал.
Пространство выворачивается на 180 градусов, и прежде чем успеваю, что-то увидеть, вываливаю на себя смесь слизи пополам с блевотиной. Это почему-то несказанно радует окружающих. Они визжат и лезут обниматься.
– Вы пришли в себя! Наконец-то! Четыре дня без сознания!
Пуговки зрачков выцепляют из мелькания сестру Жозефину. Сладкоголосая пышечка выглядит как ангел. Чувственные губы шепчут мое имя, мягкие руки помогают сесть.
Меня по ошибке запихнули в рай?!
– Осторожнее, ее нельзя сильно волновать! – это голос Пионики.
– Дмитрий Геннадиевич, как вы? – пальцы Лукреции я узнаю даже мертвым.
Страстно брызжу в них недоумением и радостью:
– Жив, что ли? Девочки мои! – я перебинтован с ног до головы. И не могу двигаться, но обнимаю всех по очереди. Конечности не гнуться. Мумификация сильно осложняет процесс приветствия.
– Что произошло? – уточняю, потому что последнее, что помню: полет вдоль берегов Темзы. Как говнодемон смог зашвырнуть снаряд в моем лице на такое дикое расстояние останется загадкой.
– Вас нашли на берегу реки, – сообщает Пионика. Она привычно тестирует меня на жизнеспособность.
Но я уже как огурчик. Как чертов бешеный огурец. Готов лететь и надавать по щам этому демонюке.
– А Константин?
Мне стыдно, холодно, свет уходит на задний план. А Лукреция качает отрицательно головой. И я вижу, как на колени падают слезы. Мои. И чувствую, что сводить челюсть от попытки вдохнуть.
