обласканных существ в стране, с их веселыми глазами и смуглыми ручонками, свежими, наивными ротиками. Их укрывают от опасности, собирают в особенно уютных местах, пусть поменьше замечают, что в стране разгорается погром. Именно погром, и только. Не национальное восстание, не мятеж экспроприированных против имущих, не бунт против мандатарной власти, нет, обыкновенный погром, знакомый из еврейской истории, но на сей раз он протекает не так, как раньше: жертвы, евреи, в корне изменились. Они отбиваются, и их удары попадают в цель.
Разумеется, обширные территории страны остаются совершенно незатронуты. В Палестине проживает примерно шестьсот тысяч арабов; в беспорядках же участвуют тысячи три, большего числа пропаганда националистов не охватила. Остальные почти поголовно все сохраняют благоразумие. Сколь ни отравлена атмосфера слухами, полными взаимных обвинений, они предпочитают доверять собственным глазам и собственному опыту, а не болтологии памфлетов; с евреями в страну пришли экономический подъем и личная выгода. Жить с евреями очень даже можно, люди дружат, ценят друг друга, и сейчас эта основа оказывается вполне прочной. Всюду в стране есть примеры тому, что добрососедство значит больше, чем национализм, что будущее Палестины в руках обоих народов. Слава храброму полицейскому офицеру из Лода, который, когда в его городе, узловом пункте для многих еврейских поселенческих территорий, назревают беспорядки и молодые парни собираются в толпу, взбирается на бочку и взволнованной речью спасает честь своего города; слава жителям деревень Абу-Гош и Анис, которые привели своих детей к поселенцам Кирьят-Анавим как гарантию мира; слава соседям детской деревни Бен-Шемен, шейхам Ахибу и Абусиру, христианину-коммерсанту Насифу, что подтвердили в эти дни искренность своей дружбы. Да, после бурных дебатов в доме Джеллаби престарелый шейх Амин вовремя разослал предостережения, успокоил своих усердных крестьян и отцов семейств. Он знал! Ярость приходит и уходит, но деяний ярости уже не вернешь, и лишь по прошествии лет испорченное добрососедство вновь станет настоящей соседской дружбой и взаимопомощью. Надо ли доводить дело до карательных операций? Разве французы не показали, на что способны неверные, если срывают их планы и будят их беспощадность?
Английские летчики в Цемахе запускают моторы, поднимают самолеты в воздух, обстреливают из пулеметов пыльное поле. На крышах еврейских домов чертят круги и другие знаки, раскладывают условленным образом ткань, чтобы только в поддавшихся на подстрекательства деревнях бомбы уничтожили праведных вместе с неправедными: стар и млад, поверивший пропаганде юнец и усердный рабочий — месть машины сметет вас всех…
За рубежом, в Европе, в Америке, громко вскипает недовольство мандатарной державой. Ее обвиняют в слабости, она не иначе как все проспала, отдельные ее чиновники состоят в заговоре с подстрекателями — слово английской нации в опасности: можно ли называть страну «домом евреев», раз в ней возможно такое? Англичане неохотно размещают гарнизоны в районах, занятых мирным строительством, не то что французы, которые держат в соседней Сирии не одну бригаду колониальных войск, у них там и танки, и тяжелые пулеметы на броневиках, и дивизионы полевых пушек. В Палестине и Трансиордании достаточно полиции, несколько сотен человек — that’s all[50]. До сих пор их хватало, хватило бы и впредь, если бы с самого начала кто-нибудь, как, бывало, лорд Плумер, пристально следил за арабскими националистами. Теперь же приходится в спешном порядке перебрасывать войска из Египта; а когда с Мальты подойдет английский флот? Американские газеты негодуют: британское морское командование не держало в виду Иерусалима ни одного боевого корабля, на Мертвом море нет ни единого крейсера! Что ж, Америку отделяет от Палестины половина глобуса, откуда им знать, что Иерусалим расположен в восьмидесяти километрах от побережья, а Мертвое море — это озеро, лежащее на четыреста метров ниже уровня моря? Негодование американцев справедливо; в самом деле, где же английский флот? Когда в виду Яффы или Хайфы появится хоть один крейсер? Когда матросы, примкнув штыки, высадятся на берег, чтобы не позволить целым кварталам красивого, перспективного города взлететь на воздух?
Глава третья
След
За Хайфским заливом открывается долина, по которой протекает река Кишон, распадаясь на множество рукавов, то сужаясь, то расширяясь. Там, где изрезанное ущельями предгорье Кармеля спускается к этой долине, живет арабское большинство города Хайфы, а арабов здесь вдвое больше, чем евреев. Ситуация опасная и простая. Если арабы нападут, то именно оттуда, из долины. С высот Кармеля можно взять их под обстрел. Однако поскольку численность обеспечивает им безусловное преимущество, судьба Хайфы в конечном счете зависит от клубов дыма, поднимающихся из толстых труб спешащих сюда миноносцев и тяжелых крейсеров. Придут ли они своевременно? Если нет, разрушения будут велики.
На стрелковом рубеже наверху, за каменными плитами и кучами камней, сейчас дежурит отряд рабочих. Он сменил товарищей, которые сразу ушли в тенек — поесть и поспать. Граждане Ѓадар-ѓа-Кармеля, большого еврейского Верхнего города Хайфы, прислали съестное с учениками реального училища; слушатели Политехнического института помогают обороне по-другому. Их руководитель, мужчина среднего роста, с черной как вороново крыло бородой под тропическим шлемом, разговаривает сейчас с невысоким парнем, краснощеким, круглолицым, со спокойными голубыми глазами, которые смотрят уже отнюдь не сонно… Эли Заамен не очень-то хотел подвозить его в Хайфу, но в итоге нашел весьма дельным. Парень будет работать там, куда его поставят, — вот и отлично. Стрелять из винтовки он не обучен, слишком молод, но вполне способен пробраться в определенные места, соединить провода, подключить батарейку от карманного фонаря, послать через электрический контур крохотную искру. И тогда рванут мины, заложенные ребятами из Политехнического, и горе тем, кто в этот миг идет по минному полю. Так научился на Кавказе артиллерийский поручик Эли Абрамович Заамен и так действовал сам, когда где-нибудь недоставало саперов; на худой конец, можно стрелять и без пушек. Парень слушает, он ничуть не возражает. Возможно, с ним самим при этом что-нибудь случится; махлеш, пустяки, говорят в таких случаях арабы. В конце концов, любой нормальный человек при любой опасности думает, что уж он-то уцелеет.
Время еще не пришло. Все сидят в укрытии, прислонясь спиной к камням, ищут тени. Несколько парней ведут наблюдение, им дали бинокли, и они ужасно важничают. Остальные разговаривают. Слухов ходит великое множество, о перестрелках, нападениях, актах возмездия. Что сталось с Наѓалалем, красивой деревней и девичьей фермой, расположенными в тылу, на перекрестке дорог в Назарет? Надо бы послать туда кого-нибудь; правда, пройти ему будет трудно. Один предлагает попросить об услуге шейха друзов. На Кармеле живут остатки этого таинственного народа, они не арабы и вообще не мусульмане, но и
