Книга Сказание о Старом Урале - Павел Северный

Успокоилась Чусовая, устала разрушать. Слила в Каму взятое с берегов, вернулась в привычное русло. Прибрежные скалы и леса, краски неба и луговая зелень снова отражались в чистой воде.

Ветер нес запахи весны.

Зацвели ландыши. Их дурманный дух дразнил людей на утренних и вечерних зорях. Ростки на ветках елок и сосен загорались красным огоньком, а у пихт они – светло-голубые и мягкие, как кошачьи лапы.

Воевода Голованов и мастер Иванко Строев спозаранок переплывают в Заречье, где стучат топоры. Артели плотников рубят избы слободок и поставы варниц. Чинить порушенное водой помогают все жители городка. Иванко прислан из Кергедана. Семен Строганов наказал его артели сначала пособить чусовским плотникам справиться с разрушениями, а потом наладить и постройку малых судов.

За шесть лет на Каме Иванко возмужал, обрел и морщины. Во взгляде добрых и умных глаз появился раздумный прищур. Погустела и потемнела бородка, охватив лицо косачиным хвостом. Знал теперь Иванко немало больших тревог и забот, но на девичьи взгляды ответных не посылал, будто не ждал радости от любви.

Жил по-молодому. Сверстников и сверстниц не сторонился, но с хороводов и гулянок всегда уходил в одиночестве. Он хорошо понял уклад трудовой жизни в строгановских вотчинах. Не раз уже проявлял смелость во всяких испытаниях на новых землях. Повидал чужую кровь и свою пролил, когда при набеге татар на косьвинский острог укусила его сабля в плечо. Семен Строганов доверял молодому строителю, даже делился с ним новыми замыслами, а Иванко сердцем привязался к хозяину края и твердо знал, что тот всегда поддержит своего мастера-судостроителя всем, что потребно для улучшения дела.

Этой весной в строгановские вотчины густо шел молодой работный народ с Руси из Новгорода, Пскова, Твери; на расспросы, почему пришлось уйти из родных мест, люди предпочитали хмуро отмалчиваться.

В чусовских городках, особенно в Нижнем, наводнение натворило много бед, но следы их стирались с каждым днем: вставали улицы новых слободок, варницы, мельницы, кузни, дворы пушкарские, полотняные, смоляные. Соха пахаря взрыхляла землю пашен. Ложились просмоленными днищами на речную воду новые баркасы, шитики и струги.

Хмурым безветренным утром воевода Голованов и мастер Иванко Строев остановились около соснового сруба новой избы, для которого дряхлый старик и девушка строгали бревно, очищая от коры.

Голованов хорошо знал этого старца – был он из людей подмосковной боярской вотчины, делил с воеводой былые походы, последовал за ним на Каму и жил на покое в слободской избушке Нижнего городка.

– И ты, дед Тимофей, с печки слез?

– А как же, боярин Макарий? Беда, чать, общая. Топор еще из рук не падает. Все польза людям.

– Спасибо тебе! Внучка, что ли?

– Куда там! Пришлая душа. Вовсе недавно, перед самым ледоходом с Руси пришли: она и старуха мать; вода их в мою избу до поры до времени загнала.

– Молодуха, покажи обличив и назовись, чья будешь? – подбодрил чужую крестьянскую девушку Иванко.

Та подняла голову и вдруг выронила топор. Голубые глаза, мягкий подбородок, тяжелая коса, подвязанная узлом, домотканая опрятная девичья одежда...

– Груня?! – не своим голосом крикнул Иванко. – Ты ли это? Аль чудится мне?

Еще не пришедшая в себя от долгого пути и бедствий наводнения, девушка, побледневшая, растерянная, стояла перед мастером, не в силах вымолвить слово. Слишком неожиданной оказалась эта встреча! Неужто явь это, а не сон о минувшем, самом светлом и чистом во всей юности?

– Одно слово скажи: обещания ждать меня не забыла? Свободна ли?

И тут Грунино лицо озарилось такой ясной улыбкой, что слова не потребовалось. Поняли это даже боярин Голованов и дед Тимофей.

– Никак, суженую свою встретил, Иван? – спросил Голованов.

– Она и есть, боярин. Грунюшка это, моя невеста!

Он шагнул к девушке, обнял ее, а та уткнулась головой в его грудь и расплакалась.

Старик вонзил топор в бревно, шепнул Голованову:

– Сказывала мне намедни, что отец ее на правеже стоял, а после в яме помер. Вдвоем с матерью сюда подалась. Да, кажись, не ошиблась. Никак, судьбу свою сыскала? Радостно на такое и поглядеть, боярин!

– Правда твоя, дед Тимофей... Сколько же ты, девица-краса, прождала Ивана своего?

Груня, услышав вопрос воеводы, отстранилась от Иванка и потупилась.

– Шесть годочков, – ответил за нее мастер. – Шестнадцать ей было, как ноги из села унес. Уж увидеть-то ее в глаза не чаял, да вот сама в мою сторону подалась, все, говорит, помнила, как я тогда про Каму толковал с матерью... Только где меня на Каме искать – того не ведала. А ведь нашла! Прощения просим, боярин, дозволь нам теперь с Груней к матушке ее родимой в ноги пасть, благословения испросить!

– Ступайте, ступайте, поклонитесь матери, раз сумела дочь в страхе божьем вырастить! Да смотри, Иван, не забудь на свадьбу позвать! Со свадьбой не тяни, надолго не откладывай – через недельку и сыграете. Довольно твоей Аграфене милого ждать да за тридевять земель за ним бродить – пора ей хозяйкой к тебе в дом войти!