в сторону, как это частенько бывает с людьми, которым есть что скрывать или которые попросту лукавят.
– Тетушка, значит, – буркнул капитан Рожнов, понимая уже, что отыскать Пижона в городе будет нелегко. Хуже, чем зайца с рваным ухом в лесной чащобе.
Искали Пижона повсюду, где только возможно: на воровских хазах, во всевозможных притонах, в дальних слободах, устраивали засады в ресторанах, даже в тех, в которых он никогда не появлялся. А в ресторане «Столица», излюбленном заведении Пижона, практически прописался оперуполномоченный лейтенант Гайтанников.
Город был перекрыт. По улицам круглосуточно патрулировали усиленные конные и пешие милицейские наряды. На вокзале и во многих людных местах беспрестанно дежурили оперативники. На всех дорогах организовали милицейские посты, проверявшие все выезжавшие машины. На проселочных дорогах организовали засады. Однако за прошедшие несколько дней не то чтобы Пижона – человека, похожего на него, ни разу не повстречали.
– На дно залег, гад! – сокрушался майор Щелкунов, возвращаясь после очередных поисков в свой кабинет.
В практике Виталия Викторовича, как и у всякого опера, бывали, конечно, случаи, когда оперативно-разыскные мероприятия долго не приносили никакого результата. Однако, чтобы главарь шайки или маститый преступник, грабитель и убийца ушел совершенно безнаказанным – случилось лишь единожды, в 1946 году, когда майор Щелкунов совсем недавно принял по настоянию Абрама Борисовича Фризина отдел по борьбе с бандитизмом городского Управления милиции. Звали этого скрывшегося от правосудия преступника Севой. Причем так и не было выяснено, это его настоящее имя или кличка. По сути, первым лицом в так называемой «банде разведчика» Сева не был. Однако не был и последним, поскольку, если и не исполнял функцию идеолога банды, то организатором налетов и ограблений являлся вне всяческих сомнений…
* * *
Про этого таинственного Севу майору Щелкунову стало известно после ареста трех членов «банды разведчика», или, лучше сказать, «банды Долгого», которых взяли буднично, без единого выстрела, будто каких-то уличных хулиганов. Да и задержали их действительно по обыкновенной «хулиганке», поскольку, будучи выпившими, они стали приставать к девушке, а потом выхватили у нее сумочку и принялись перекидывать ее от одного к другому, со смехом наблюдая за ее метаниями. А тут неожиданно появился конный милицейский патруль, который не оценил шутку граждан и без промедления, предварительно повязав их, отвел правонарушителей в ближайшее отделение милиции. В тот вечер все могло выйти куда горше, благо бандиты были без оружия… После выяснилось, что они не те, за кого себя выдают, а их дальнейший арест был несказанным подарком майору Щелкунову. Как только они стали давать показания, вдруг всплыло имя Севы, четвертого члены банды, покуда находившегося на свободе.
Каждый из бандитов в отдельности знал про этого Севу не так уж и много. И только суммируя их показания, Виталию Викторовичу удалось составить более или менее соответствующий действительности портрет этого незаурядного бандита. Да и то далеко не полный, поскольку что было с этим Севой до его встречи с Долгим – Жоркой Долгих и Шматом – Юркой Шматовым, то есть до 1945 года, было покрыто мраком неизвестности.
Собственно, инициатором создания едва ли не самой кровавой банды города являлся не кто иной, как этот самый Сева. Это стало ясно после допросов Долгого и Шмата, когда они наконец начали давать признательные показания. Относительно себя они рассказывали скудно и неохотно, а вот то, что касалось Севы, – полно и с готовностью. В главари Сева не метил – предпочитал оставаться в тени (эдакий серый кардинал) – и если не был главным идеологом банды, то организатором многих налетов и ограблений являлся точно, и когда руководство бандой принял на себя Долгий, Сева не возражал…
– Это он сам нас нашел, меня и кореша моего Шмата, – показывал Жорка Долгих на допросе. – Мы со Шматом только-только порешили вместе клеить[45] и сидели на малине на Калугиной Горе. Кумекали, как и какие дела будем мастрячить. Шмат – он когда с фронта был списан по ранению, гоп-стопом промышлял. Ну а что, приложило его на войне крепко, потом кое-как подлечили и дали инвалидность с пенсионом в сто двадцать буланых. А что такое сто двадцать рубликов, начальник? – хмуро глянул на сидевшего напротив дознавателя вор. – Это же литр «сливок от бешеной коровы»[46] под названием «Московская особая». И вся пенсия! Напиться от души один раз, а потом зубами с голодухи клацать. Ну, вместо водки можно еще один кожаный ботинок купить. Скажем, на правую ногу. И ходить: левая нога в кирзаче, зато правая – в ботинке… – Жорка немного помолчал, потом продолжил: – Так вот… Не знаю, что да как, только вскорости Шмат с гоп-стопом завязал, домушником[47] заделался. И надыбал как-то красного товару[48] с горсть, а где сбыть – не знает. Ну и ко мне обратился. Куда, говорит, мне его девать, чтобы не особо задешево… Почему он ко мне пришел? – предвосхитил могущий возникнуть вопрос Долгий. – Так это, как-никак однокашниками мы в школе были. Да и жили недалеко друг от друга. Ну, дал я ему один адресок. Он раз сходил к барыге этому. Второй… Кажись, тем барыгою он не очень доволен был… После приходит и говорит, что будто бы следят за ним. Ну, мы и подались на Калугину Гору. Калуга – она завсегда была городской окраиной, куда власти нос свой редко совали. И при царе, да и ныне мало что изменилось. И мест здесь, где от ментов схорониться, – покосился Долгий на дознавателя, – не одно и не два, а намного больше будет. Завалились мы на одну малину и стали кумекать, а не поработать ли нам вместе. Одному что: гоп-стоп сбацать или хазовку[49] какую выставить – и все. Еще и неизвестно, как оно все обернется. На гоп-стопе, если мужик не хилый, так может и отпор дать: сопатку набок свернуть и налить как богатому[50]. Да и хазовку брать опасно одному… А вдвоем и сподручнее, и дела покрупнее проворачивать можно. Сидим, значит, кумекаем, ханку допиваем, и тут к нам один каринец[51] подсаживается, спросив, как положено, на то разрешения. Не то чтобы он совсем старый был. А так… пожилой. Крепкий еще вполне, и взгляд острый, как у молодого. Сразу было видно: пассажир битый и не единожды на дело ходивший. Выставляет он, значит, бутылку «Сучка»[52] и закусь, и такой заводит разговор… Мол, клиентов[53] себе ищу. Ходить наособняк[54] – сламу мало. А тут дельце одно надыбал, но одному,
