дескать, не потянуть. Я у него спрашиваю: что за дельце? А он отвечает – продуктовый склад противотуберкулезного госпиталя инвалидов войны стопорнуть… Мы со Шматом переглянулись, потому как дело это нам показалось дюже непростым. Ну, выпили. Познакомились. Он говорит, что кличут его Севой. Мы тоже ему себя назвали, и он продолжил. Сказал, что стремил[55] за складом не один день, и знает, кто и как его охраняет, чем они вооружены и в какую из ночей лучше всего этот склад взять. Только нужно оружие и подводы. Ну, посидели, допили «Сучок», дело это обмозговали и через день отправились этот склад брать. Шмат, по совету Севы, вырядился будником, милиционером то есть, – поправился Долгий, – чтобы на склад беспрепятственно войти. А как менту, да еще вооруженному, не открыть? Он постучит – сторож ему и откроет. Так оно и получилось. Шмат вошел, крепко успокоил шмирника и открыл ворота. Загнали подводы, сбили замки со складов и по-быстрому загрузили подводы мукой, крупами, сахаром, сливочным маслом, яичным порошком, суповыми концентратами, американской тушенкой, банками сгущенного молока под самую завязку, лошади бедные даже не враз с места тронулись, – и выехали. Для всех, ежели кто и заприметит, – подводы с продуктами едут до места назначения, а будник их сопровождает. Все чин чинарем, комар носу не подточит… Мандру[56] всю свезли к родителям лощенка[57], четвертого нашего хороводного, Костяна, прибившегося к нам перед самой стопоркой продуктового склада, жившего в Подлужной слободе. Я нашел одну бабу, что торговала на рынке всякой дребеденью и имела на нем свое место, и через нее мы стали сбывать слам. И наконец зажили…
Долгий вздохнул и закатил глаза, как какая-нибудь размечтавшаяся институтка, которой надоело быть скромной. И правда, до стопорки продовольственного склада они со Шматом жили одним днем: сходили на дело, пару-тройку дней пили-ели и баб… того самого, а потом снова превращались в нищих блатарей, каковыми, по сути, и являлись. После же того, как они подломили этот продовольственный склад противотуберкулезного госпиталя инвалидов Великой Отечественной войны, деньги потекли если не рекой, то полноводным ручьем. Пожрать (включая сгущенное молоко и фруктовый джем в банках) и выпить всегда было хоть от пуза! Опять же разные марухи и савостьячки, которые липли как мухи на мед. Не жизнь – малина!..
– …А тут Сева с новым делом. Вишь ли, он задумал загрунтовать базу-склад Военторга, что на левом берегу Протоки, – продолжил Жорка Долгих после того, как его поторопил дознаватель. – Мы со Шматом ему: давай, дескать, повременим. Жратвы у нас вдоволь, и хрусты покуда не перевелись. Чего ради скипидариться[58]? А Сева – у него прям как шило в заднице – давайте хоть автофургон военторговский стопорнем, поглядим, чем этот Военторг богат. Ну, сработали скок[59], остановив фургон прямо посередь дороги, благо ни машин, ни прохожих не было. Костян со Шматом грохнули водителя и экспедитора, а фургон отогнали в лесочек и выгрузили из него, помимо иголок с нитками – а на это спрос сами знаете какой, о-го-го! – лезвия для бритья, пуговицы, расчески, карманные зеркальца, мундштуки, курительные трубки, кисеты, бензиновые зажигалки. Были еще карандаши, бумага. Конечно, это не мука с крупой, но спрос все эти вещицы имели бешеный! А склад-базу Военторга взять не удалось: когда мы туда вошли, замочив шмирника, откуда-то набежали военные, и нам едва удалось нарезать винта[60]. Потом, с подачи опять же Севы, мы обнесли одного бывшего партийца, что на Максима Горького жил. И его, и жену с племянницей тово… пустили в доску. Насмерть порезали то есть, – пояснил Долгий, глядя мимо лица собеседника. – Слам на хазовке взяли богатый: два мешка шмоток, полный чемодан ладной посуды и саквояж с красным товаром и пачками лавье. Этот Сева фартовым оказался. С ним мы приличное бабло стали поднимать, не то что раньше, когда мы в однеху майнали[61], да все больше по мелочам…
Долгий снова замолчал. Верно, ему надоело распинаться перед фараоном или он решил, что сказал уже довольно, и пора заканчивать давать показания. Неохотно рассказав о том, что Сева единолично взял на мешок[62] одну бороху[63], заведующую пивным киоском в Черноозерском саду, и ее ухажера и забрал выручку, которую они несли сдавать, Жорка Долгих замолчал и попросил увести его в камеру. Его еще пару раз допрашивали, но ничего нового Долгий более не поведал. Кроме того, что Сева работал с конца тридцатых годов и до конца войны – об этом он сам как-то проговорился – на заводе обозных деталей со статусом оборонного завода, потому как на заводе стали выпускать вместо тачанок, телег, дуг и хомутов кабины и крылья для самолетов. Факт, что Сева работал на этом заводе, майор Щелкунов принял на особую заметку.
Последнее, что Долгий поведал, – что ограбление кассирши паточного завода «Пламя», когда они взяли двадцать восемь тысяч рубликов, тоже сработано по наводке Севы…
Кое-что про Севу рассказал и Шмат. К примеру, это по наводке Севы было совершено нападение на инкассатора Илинеску, проживающего в Пороховой слободе. При налете были убиты семь человек, включая детей, и все это из-за горсти колец и сережек и шести тысяч рублей.
– Сева самолично перо всадил этому Илинеску аккурат в печенку, – поведал немногословный Шмат.
Еще Шмат поведал о скоке на частный дом члена президиума Коллегии адвокатов Заславского в Козьей слободе, где положили всю семью из пяти человек и взяли денег около пятнадцати тысяч. И об ограблении пустующей богатой квартиры какого-то исполкомовского чинуши прямо против здания Верховного суда республики. Там замочили двух гражданских, попытавшихся преградить в подъезде путь бандитам, выходящим с добром из ограбленной квартиры.
Не забыл Шмат и про налет на частный дом профессора Манцевича, жившего у самой реки. Взяли денег восемь с половиной тысяч и горсть рыжья, принадлежащего сестре профессора. Дом по предложению Долгого сожгли. В пожаре сгорели и трупы профессора с сестрой…
А вот Костик давать признательные показания отказался. И только сплевывал на пол, когда ему задавали очередные вопросы…
Искали Севу не очень долго. Помог портрет, что нарисовал седоватый художник, заприметивший его мельком, а еще и тот факт, что до конца войны этот Сева работал на заводе обозных деталей. Оказалось, что Сева – это не кличка, а его уменьшительное имя. В действительности его полное имя – Всеволод Леонидович Баев. Если, конечно же, оно было настоящим, в чем майор Щелкунов сильно сомневался. Стал известен и адрес
