возвышении, и нам только предстояло спуститься к воде. Мы изучили карту, которую нам дала женщина в будке, и решили пойти тем путем, который вел к самому большому водопаду.
Озера, как говорилось в брошюре, все до единого назвали в честь знаменитых людей, которые в них утонули.
– Интересно, как их называли до всех этих утопленников, – сказал Лука, засунув буклетик обратно в карман.
– Наверное, никак. Смысл выделять каждое по отдельности.
– Почему они вообще все здесь тонули? Это же озеро. На быстринах тут тебя никак не унесет.
– А твой отец знал тех, кто тут воевал?
– Чего?
– В Krvavi Uskrs[14]. Убитых полицейских.
– Господи, я и забыл. Слишком близко к телу?
– Вся эта страна мне слишком близко к телу, – ответила я. Я сказала это в шутку, только вышло как-то шатко, и Лука не засмеялся. – Пойдем просто посмотрим на воду. Должна же быть причина, почему все эти немцы разгуливают по нашему унылому полю битвы.
– Он не знал того мужчину, – ответил Лука. – По-моему, тот был из Загоры.
Мы подошли к самому краю обрыва и глянули вниз на озера, отливавшие умопомрачительной бирюзой. На мелководье протянули мостики в виде деревянного помоста, и мощный звук водопадов перекрывал невнятную иностранную болтовню. От подобной явной красоты даже становилось как-то не по себе – возможно, люди здесь топились по собственной воле или, по крайней мере, поддавались зову этой неведомой синевы. Кровопролитие ничуть не замарало здешнюю красоту, и становилось ясно, как туристам удавалось вытеснить из памяти весь исторический контекст.
Мы нашли уединенное местечко в низине ущелья, где можно было помочить ноги. Касаться воды было запрещено, как гласила табличка сразу на нескольких языках, но Луку это как будто не волновало, а я осмелела после слов смотрительницы, сказавшей, что это место по праву мое. Вода была чистая и теплая, и я видела, как рыбка задела лодыжку Луки. Он вздрогнул, а потом нарочно кашлянул, как будто даже не заметил. Я тихонько засмеялась и включила камеру.
У меня был полароид, из тех, что выдают фотографии сразу, купила я его на какой-то гаражной барахолке еще до поступления в университет. Взяла я его из желания выделиться – до такой вот степени отчаяния иногда доводит Гарденвилл. Шестеренки камеры завертелись, и Лука испуганно оглянулся, услышав механическое жужжание среди белого шума ревущей воды.
– Что это такое? – спросил он, как раз когда я его щелкнула. Из отверстия камеры вылез квадратик с фотографией. Призрак Луки материализовался в лицо с разинутым ртом и широко распахнутыми черными глазами на фоне сверкающей синевы. Я показала ему фото, и он усмехнулся. – Очень… по-американски.
Не такого я ответа ожидала и уж точно знала, что сказал он это не в хорошем смысле слова.
– Ничего подобного! – сказала я, обороняясь. – Это старенькая камера. Здесь же тоже были полароиды.
– Ну правда, самое что ни на есть «сиюминутное» удовольствие. – Он вытащил фотокарточку. – Через три минуты можно уже ностальгировать.
– Все не так. Это фото – одно в своем роде. Его никуда не скопируешь. Как произведение искусства.
– Искусство, говоришь? – задумался Лука, взяв фото в руки и встряхнув его.
– На самом деле оно так не проявится. Как ни тряси. Это фикция.
Он тут же отдал мне фотокарточку. Мы вытащили ноги из воды и выставили на потрескавшиеся дощечки помоста обсохнуть. Потом я встала и сунула полароид в карман. Мне вспомнился Зебальд и его фотографии – может, так он пытался обойти зыбкость памяти.
– Вообще-то я для Рахелы снимаю.
Мы пошли пешком обратно, вверх по склону долины и к машине, на дорогу, назад к побережью.
Разум Луки напоминал пещерный лабиринт, в котором я брела наугад, хотя неспешный темп разговора остался все тот же. Меня одновременно увлекало и раздражало его желание разносить в пух и прах все то, что я бы оставила как оно есть, – точь-в-точь как в детстве.
– Коммунизм и есть фашизм по всем прикладным аспектам, – завел он. – Можешь себе представить коммунистическую страну в отсутствие диктатора?
Но я уже переключилась на Ребекку Уэст и думала, как люди, с которыми она познакомилась в Югославии, погибли или оказались в рабстве, ввязавшись в эти самые дебаты накануне Второй мировой. Хорватия тогда оказалась не с той стороны исторических баррикад – марионеточное государство под началом немцев с итальянцами – и загубила свою долю невинных. Вот что я терпеть не могла – когда не выходило оправдать свой гнев на фоне таких вот сомнительных декораций.
– Верно, – отозвался Лука, когда я упомянула о фашистской партии сороковых. – Но нас еще до этого брали измором, даже права на владение землей не давали. Мы боремся уже тысячу лет. И большинство этих борцов казнили, когда к власти пришел Тито. Так вот оно и работает.
Он говорил с какой-то бесспорностью, и я с облегчением выдохнула, когда мы перекинулись с призрачных государственных кабинетов на более пространное поприще этики. Начав с Вольтера (Луке очень нравились его остроумные выпады против религиозных догматов, которые, по его мнению, были движущей силой наших этнических распрей), мы добрались аж до Фуко (чьи аморальные взгляды на власть выводили Луку из себя), и все это время я ощущала, насколько плохо американское образование подготовило меня к философским дискуссиям. Видимо, в старшей школе Лука как минимум читал фрагменты передовых сочинений, тогда как я бездумно повторяла реплики, заученные с курса истории критики, который я прошла на первом курсе. Тут я заметила указатель, предвещавший развилку, и потянулась к бардачку за картой.
– Что ты там ищешь? – спросил Лука. – Просто езжай по указателям в Дубровник.
Не обращая на него внимания, я вела пальцем по карте и щурилась, силясь прочитать названия самых мелких поселков.
Лука вытянул руку, заслонив мне всю карту.
– Ана. Посмотри на меня.
– Что?
– Я рядом. Я с тобой куда угодно поеду. Только не отстраняйся.
– Я не…
– Что бы там ни было. Может, я смогу помочь.
– Я и сама толком не знаю, что делаю.
– Я могу узнать у отца какие-нибудь старые разведданные. Если только ты мне честно все объяснишь.
– Я знаю. Знаю.
– Обещаешь?
– Обещаю, – ответила я. Сознавая, что вру, едва эти слова слетели с губ. Было еще кое-что, о чем я ему не рассказывала, и никому ни разу не говорила.
– Ну так что, – сказал Лука. – Куда поедем?
Я ткнула на карте в место, где дорога изгибалась, точно бумеранг, и повернула ключ зажигания.
Выехав обратно на дорогу, я чуть ли не в обморок падала от охватившего
