кто иной, как они спугнули браконьера. Пускай больше никто в глаза не упрекает, но все думают: если бы не мальчишки, браконьер давным-давно сидел бы за решеткой. И Ромас с Алпукасом снова приняли твердое решение: помочь изловить преступника. Но что предпринять для этого?
Под вечер, сидя на приступке клети, они уже в который раз перебирали последние события. Алпукас злился:
— Зуйка в тех самых желтых сапогах разгуливает, у Брузгюса нашли шкуру убитой косули — и вот те на: невиновны! Посадить бы в тюрьму, небось сразу бы признались как миленькие. Но только в тюрьму за оленя не сажают. Наверное, оштрафуют, и все.
— Тюрьма что, — перебил Ромас. — Если бы и сажали. Сидишь себе и в ус не дуешь. В старину преступники легче сознавались. Не признается — сразу за руки подвесят, разложат костер и поджаривают пятки.
Алпукаса передернуло. Он вспомнил, как однажды ходил с отцом в кузницу и нечаянно наступил на горячий лемех. Ой, и болела же тогда нога!
— А то еще, — продолжал Ромас, — если не хочет признаваться, заливают кипящий свинец в глотку.
— Какой свинец?
— Обыкновенный.
Алпукас ужаснулся:
— Ведь человек умереть может!
— И умирали, а что ты думаешь!
— Так как же мертвый признается?
Ромас призадумался.
— Наверное, когда умирал, так не признавался. Где уж там признаваться, если неживой.
— Я бы не дался.
— Не дался, ого! Думаешь, вежливо просят — иди, попытаем тебя? Сцапают, притащат, и кончено, не вырвешься. Я одну такую книгу читал… как она называется… — Ромас наморщил лоб, лицо мальчика стало серьезным. — Вот вертится в голове. Отец для себя купил, но я тоже прочитал, потихоньку — мне сначала не хотели давать. Говорят, мал еще. Тоже выдумали! Но как же она называется?.. Эш… шпи… Стой… Уже вспомнил… Шпигель, кажется. Ага, Шпигель[4]. Вот там пытают, даже волосы встают дыбом, когда читаешь. Потом всю ночь снится.
— А что там делают?
— Лучше не спрашивай. Этого Шпигеля ни за что мучают, и его мать тоже. Понимаешь, королевским чиновникам наябедничали на отца, что он еретик, так того живьем сожгли. А потом хотели узнать, где он деньги спрятал, — стали пытать мать и сына. Ох, страшно! Такие сапоги есть, железные или деревянные, не помню, ногу засовывают, потом сапог закручивают, так что кости трещат…
Алпукас слушал разинув рот. Ромас рассказывал дальше.
— Уж как их ни пытали — и жгли, и пальцы ломали, — они все равно не признались. Очень упорные были и люто ненавидели этих королевских чиновников.
— И я бы не признался! — крикнул возмущенный Алпукас.
Ромас усомнился:
— Навряд ли, если б тебя принялись живьем поджаривать.
— Все равно бы не признался!
— Хорошо тебе говорить, пока не пытают. С одной тетенькой знаешь что сделали? Бросили в воду. Эти чиновники решили: если выплывет, значит, виновата, и тогда ее надо сжечь как ведьму, а если утонет — невиновна, и ее оправдают. Женщина не умела плавать и, понятно, утонула.
Тут уж Алпукас окончательно запутался. Если утонет — невиновна… Что проку от такой невиновности? Женщина-то все равно утонула… Его ум был еще не в состоянии постичь изощренную схоластику средневековых мракобесов. Ромас тоже не много мог объяснить и поэтому предложил:
— Хочешь, пришлю тебе книгу, у нас уже все прочитали. Мама даже плакала…
— Хочу, — признался Алпукас. — А что я тебе дам за нее?
Когда окончательно условились (за книгу была обещана свистулька), Алпукас высказал сомнение, стоит ли пытать Зуйку с Брузгюсом. Он представил себе, как Зуйку и Брузгюса живьем поджаривают на костре, льют им в горло свинец, и пожалел их.
— Как же добром заставить их признаться? Виноваты и не признаются.
— А может, они не виноваты?
Ромас задумался.
— Если не виноваты, тогда, конечно, другое дело. Меня отец один раз совсем зазря наказал. Соседка нажаловалась, что я окно высадил. А его совсем другой мальчишка расколол. Два дня не пускали на улицу. Такое зло брало, такое зло…
— Видишь! Может, и Зуйку с Брузгюсом зло берет, если на них зря говорят. Йонукас Брузгюсов теперь даже на стройку не ходит — стыдно. Все на него косятся. А сначала работали вместе.
— Это тот, лопоухий?
— Тот, — подтвердил Алпукас.
— Он и у родника тогда, кажется, не дрался.
— Нет, он не драчун. Сильный, самый сильный во всем классе, а не дерется.
Мальчики еще долго беседовали на эту тему. В конце концов сошлись на том, что не стоит пытать несчастных Зуйку с Брузгюсом. Однако надо же было что-то предпринимать.
На следующий день решили не идти на стройку, тем более что и там работы ребятам почти не было — перемычку пока не насыпали, — и посмотреть, что будет дальше. Надо только придумать какую-нибудь отговорку для домашних. Но и этого не потребовалось: после завтрака, когда отец оседлал Гнедка — ехать в город, а дедушка собрался в лес, мать сказала:
— Не ходили бы вы сегодня на эту станцию: все разойдутся, за домом присмотреть некому, а мне надо свеклу окучивать, заросла.
— Можем и не ходить, — совершенно неожиданно согласились мальчики.
…Алпукас и Ромас не знали, как убить время. Пока вернется отец с новостями, пройдет добрых полдня, а то и больше, потому что до местечка не ближний конец.
Однако их чаяния осуществились гораздо быстрее, чем они предполагали. Не отъехав от дома и трех километров, лесник повстречал катящего ему навстречу сержанта Кумписа. Юрас повернул коня, и, один верхом, другой на своем велосипеде, они вместе вернулись в дом Суописов.
Ребята очень удивились, как это отец успел так быстро обернуться. Но думать над этим было некогда, потому что лесник соскочил с коня и сказал сержанту:
— Ставьте велосипед и пожалуйте в избу. Я только расседлаю и приду.
Сержант огляделся:
— Что нам стены коптить? Погода хорошая, подышим воздухом.
Отец промолчал, и сержант, прислонив велосипед к стене, уселся на сложенных под забором бревнах. Он достал носовой платок, вытер потный лоб, потянулся и, привалившись к плетню, зажмурился от солнца.
Ромас понял, что разговор состоится здесь. Это усложняло положение. В том, что им не позволят слушать, он не сомневался. В избе еще можно куда-нибудь забиться, спрятаться, а тут близко не подойти. Как быть? Мальчика обуревало неодолимое любопытство, страстное желание все узнать, услышать, разведать…
— Алпукас, там плетень!
Тот смотрел, ничего не понимая.
— А за ним обрыв…
— Ну и что?
— «Что»? Пошли. Узнаешь — что.
— Ай нет, Ромас, ничего путного там не услышишь, и отец заметит.
— Не заметит, не заметит! — подбадривал
