в результате революции. В этой связи три союзных монарха решили не признавать неаполитанское правительство, которое было создано открытым восстанием. Поскольку только законный король Обеих Сицилий, Фердинанд I, мог выступать в качестве посредника между своим народом и государствами, которым угрожала революция в Неаполе, они также пригласили короля встретиться с ними в Лайбахе (ныне Любляна в Словении), где они планировали собраться вновь. Кроме того, они продолжали надеяться, что Британия и Франция примут участие в предложенном курсе действий[240]. Союзники представили свое решение как правовое, основанное на договорах 1814, 1815 и 1818 годов, и как оборонительное, основанное на предположении, что правительства, созданные в результате переворота, представляли угрозу для всех законных конституций и правительств, и особенно для их соседей. Три державы рассматривали революцию как преступление, хотя, опять же, важно помнить, что неприятие революции не исключало принятия политических изменений. Суждения союзников основывались на опыте Французской революции и Наполеоновских войн, бремя, которое Европа несла в течение двадцати лет. Личный опыт и авторитет истории научили их тому, что революция вела к военной тирании. После того как в ходе «Ста дней» Наполеона союзники победили революцию во второй раз, было неудивительно, что в третий раз они приравнивали поражение революции к гарантии прочного мира.
Среди современников Предварительный протокол, подписанный в Троппау, вызвал целый спектр критических реакций. Стурдза, чьим мнением по дипломатическим вопросам император Александр I неоднократно интересовался, раскритиковал союзников за то, что они не справились с большей революционной угрозой в Европе[241]. В протоколе не были упомянуты ни Испания, ни роль папского престола в Италии. Учитывая нападки на законную государственную и религиозную власть, утверждал Стурдза, союзники должны были сделать больше, чем просто подтвердить политику сплоченности великих держав. Поскольку правительства зависели от поддержки народа, настроения народа должны были согласовываться с законной властью. Действительно, если бы союзники основывали свои политические, моральные и материальные действия на духе Священного союза, они могли бы избежать применения военных мер. Другими словами, возможность религиозного и социального восстановления, воплощенная в Священном союзе, являлась наилучшим средством для эффективного прекращения революционного кризиса, наблюдавшегося во всей Европе. Принципы, воплощенные в Акте от 14 (26) сентября 1815 года, не только подчинили монархов Божественной власти, но и стремились заменить первобытные отношения между независимыми нациями семейными[242].
Необходимость защищать Предварительный протокол возникла для России главным образом не внутри страны, в ответ на нападки таких интеллектуалов, как Стурдза, а на дипломатической арене, где близкие союзники, верные союзу и делу мира в Европе, возражали против этого плана действий. Если в пределах Российской империи еще нельзя было говорить о законном оспаривании воли монарха, то внутри более широкого союза, в рамках которого необходимо было убедить суверенные государства в мудрости и законности решений императора Александра, ситуация выглядела иначе. Пытаясь объяснить меры, принятые в Троппау, российские дипломаты неизменно чувствовали себя обязанными также обсуждать значение союза и критическую важность единства союзников. Ранний пример этой идеи можно было наблюдать, когда Королевство Нидерландов признало новое правительство в Неаполе. Возражение России против этого шага, выраженное в Вербальной ноте от 10 (22) ноября 1820 года, основывалось на том принципе, что любое правительство или конституция, созданные насильственным путем, не могли быть признаны законными[243]. Также значимо было то, что для борьбы с революционным духом необходимо было сохранить единство союза. Только благодаря единству моральная сила общей политической системы могла быть эффективной в предотвращении необходимости военного вмешательства. Переговоры в Троппау были направлены на достижение этой великой цели.
Неудивительно, что, несмотря на оговорки великих держав, второстепенные государства, особенно итальянские, выразили озабоченность по поводу союзнических намерений. В личном письме Каподистрии от 11 (23) ноября 1820 года, одобренном императором Александром, министр иностранных дел поручил российскому посланнику в Турине Г. Д. Мочениго объяснить Сардинскому двору, что согласованные в Троппау действия применимы только к Королевству Обеих Сицилий, которому союзники хотели дать внутреннее умиротворение и вернуть европейский социальный порядок[244]. Технически это заявление было правдиво, хотя в свете последовавших событий, например, революции в Сардинском королевстве в марте 1821 года и почти незамедлительно последовавшей за этим австрийской интервенции, отрицание Россией общей политики подавления революции кажется неискренним. Союзники также неоднократно утверждали, что интервенция в Неаполь основывалась не только на соглашениях 1814, 1815 и 1818 годов, но и на договоре от 12 июня 1815 года между Австрией и Королевством Обеих Сицилий. Таким образом, решения Троппау не изменили ни существовавшие договоры, ни правовые основы мира в Центральной Европе. Несмотря на сохранявшуюся озабоченность России по поводу Германского союза, официально пассивный подход к германской политике также остался в силе[245].
В записке от 19 ноября (1 декабря) 1820 года, подготовленной Министерством иностранных дел России, был более подробно изложен официальный взгляд на совещания в Троппау[246]. В записке разъяснялись мотивы встречи, вопросы, которые надлежало обсудить, первые результаты обсуждений и цель, которой союзники хотят достичь, чтобы оградить мир от бича революционной анархии. Как об этом часто напоминали дипломатические заявления той эпохи, тесный союз великих держав избавил Европу от военного деспотизма, порожденного Французской революцией. Страны Европы, вновь обретшие независимость, начали пользоваться благами всеобщего мира под охраной важных соглашений, обеспечивавших всем европейским государствам полную внешнюю и внутреннюю безопасность. Народы Европы в течение нескольких лет испытывали облегчение, освободившись от тягот войны, однако революционное брожение оставило на европейской земле глубокие следы, а также людей, чье сознание было отравлено заблуждениями и бедствиями времени. Проблемы, вызванные революцией, вернулись, воплощенные в усилиях посеять раздор между союзными дворами, принизить величие тронов и толкнуть народы на преступление и бунт. В Испании, Королевстве Обеих Сицилий и Португалии были вновь подорваны основы европейской доктрины – право народов (le droit des gens), религия и христианская нравственность. В то время, когда каждое правительство старалось удовлетворить подлинные нужды нации постепенно и законными путями, революционный пример «парализовал самые чистые намерения, обманул самые справедливые надежды и поставил под угрозу осуществление самых законных чаяний».
Российское правительство полагало, что государства, составлявшие ядро Всеобщего союза (предположительно, пять великих держав), договорились бороться с революцией, заключив акты 1814, 1815 и 1818 годов. Если бы они отказались выполнять это обязательство, союз потерпел бы неудачу, а государства Европы должны были бы смириться с революционным деспотизмом. Таким образом, исходя из приверженности договорным обязательствам, представители трех союзных дворов решили, собравшись вместе, согласовать общую политику. Они сделали это, несмотря на неуверенность в отношении единодушия союзников и результатов охранительных мер. Россия ранее призывала выступить единым фронтом в ответ на революцию в Испании, особенно после того, как король Фердинанд VII принял конституцию 1812 года, но союзническое бездействие позволило революционной заразе распространиться на Неаполь. Учитывая, что современники судили о правительствах только на основании осязаемых фактов (faits), отсутствие реакции союзников способствовало как падению престижа правительств, так и уменьшению их желания бороться с заговорщиками, стремящимися разделять и властвовать (divide et impera). В записке Министерства иностранных дел мятеж признавался средством всеобщего соблазна, но объяснялось это скорее неудачами союзников, чем привлекательностью радикальных идей. Другими словами, благонамеренных людей следовало оградить от зловредного влияния революционеров, которые пытались убедить народы в том, что абсолютная власть (le pouvoir absolu) сплачивалась против прав наций (les droits des nations). Важно было показать, что наказание за мятеж не
