в этом лесу.
— Хранительница… Я вообще не представляю, что это за «птица» такая и чем она от обычных ворон отличается.
— Со временем поймешь, — щелкнула меня по носу нянька и вернулась к собиранию моего дорожного мешка, а потом, прямо над ним замерла. — На свадьбу то пригласишь?
— А как? — от неожиданности выдала я. Адона же в ответ рассмеялась:
— Да очень просто — пустишь с «лесным вестником». Шепнешь ближайшему дубу, только обязательно, ему, потому как дуб — дриадское исконное дерево. До меня и долетит.
— Ага… Долетит до нее… Адона, ну как я без тебя? Кто мне косы будет плести? Это ж для меня — вопрос жизни.
— Ох, и избаловала я тебя… Ты, лучше, вот что послушай. О настоящем «вопросе жизни», — вдруг, присела она рядом и сделала «секретное» лицо. — Помнишь, тогда, на капище…
— Евся… Евся, глаза то к земле спусти!
— Ты чего орешь? — выпала я из своих воспоминаний и уставилась на Тишка, стоящего сейчас прямо передо мной. А потом одумалась — момент то, торжественный, прощальный. — Да, Тишок. Спасибо тебе за геройство и за все, что ты мне сделал. И еще…
— Да, пожалуйста, — нетерпеливо отмахнулся тот лапкой. — Это я всегда — за милую душу. Только… Евся, вы сейчас какой дорогой двинете?
— А это… — растерянно развернулась я к Стаху, занятому подпругой своего буланого Капкана.
— В объезд Букоши — лесом. Потом — по мосту через Вилюй и до Монжи.
— До Монжи?! — подскочил бес и изобразил, вдруг, такую умильную физиономию, что, была б я верующей — знамением осенилась. — Евся, а можно и мне с вами, до Монжи… проводиться? Ну, Евсечка?
— Да я ж не одна еду, — растерянно уставилась я на него. — Вон, у остальных спрашивай.
— Ага, — метнулся бесенок к заинтересованно замершим на это дело мужчинам, а потом тоже застыл напротив них, важно подбоченясь. — Ну, это… мужики. Вы, я надеюсь, не против моего сопровождения? — Стах лишь, с улыбкой качнул головой, а Хран от души расхохотался:
— Не-ет, мужик… рогатый, — тот, в ответ, радостно подпрыгнул и, найдя глазками мою дорогую подругу, восседающую уже верхом на Дуле, направился в ее сторону. Ну, Любоня, держись.
— Сударыня, криво поклонившись, начал прохиндей. — Я понимаю, что могу вызвать своей… неоднозначной личностью некоторое у вас смущение. Но, заверяю в полной своей к вам предрасположенности. И в знак этого, позвольте смахнуть пыль с ваших туфелек кончиком собственного хвоста, — и, взметнув, оным, выжидающе замер у Любониной ноги. Та же в ответ, шустро поджав ножку, протрубила:
— Евся!!! Ты… Пусть провожает. Только… подальше от меня, — закончила уже под совместный мужской хохот.
— Давай ко мне, в седельную сумку, — протерев глаза, выдохнул Хран. — Поместишься? — но, беса уже и след простыл. Лишь поклажа на боку у Хранова коня еще больше раздулась. Да-а… А не надо было бесу вслух книжки про галантных кавалеров читать.
— Евсения, нам пора, — настала и моя «счастливая» очередь в виде ожидающего в седле Капкана Стаха. Я окинула их обоих критическим взглядом и со вздохом, двинула в сторону высокого конского… — Ты куда?
— Как это, «куда»? К вам, — праведно распахнула я рот.
— Ну, уж, нет, — и тут же была подхвачена на руки, после чего усажена прямо на седло перед мужчиной. — Мы быстро поедем, а сзади сидеть — вовсе неудобно. — Ага, кто б спорил?.. Зато здесь… вовсе близко:
— Ну, ладно. Только ты…
— Что? — уже трогаясь, уточнил у меня Стах.
— Да, ничего, — сразу безнадежно завалившись боком на мужской торс, сложила я перед собой руки… А потом их еще и сцепила. Стах лишь вздохнул, глядя на это упрямство, выворачивая коня с лесной поляны…
Сидеть в таком положении и в правду, оказалось гораздо удобней. И, вернув свою прежнюю незримость (интересно, как сейчас Стахос со стороны смотрится?), я вскоре смогла, хоть немного, но, расслабиться и даже начала вертеть по сторонам головой. Правда, не долго, потому что к моему, так некстати обмякшему телу, подкралась, вдруг, накопленная последними сутками и бессонной ночью усталость. Ну и что теперь делать? Держись, «путешественница», бди в оба глаза… И нюхай… О чем это я?..
— Ну и чем я так отвратительно пахну? — уточнил в мое правое ухо, мужчина. — Ты мне в шею фыркаешь.
— Что? — оторвала я от его плеча голову… И когда только пристроить то ее туда успела? — Чем пахнешь? — а, действительно, было здесь что-то странное. — В общем-то, «вкусно»… пахнешь — можжевельником и полынью. А еще… чесноком, немножко. И раньше я у тебя этой чесночной «добавки» не замечала.
— Чесночной? — удивленно хмыкнул мужчина. — Так я его и не ел. И вообще… Знаешь, что я хотел тебе сказать?.. Я, когда был ребенком и чего-то очень сильно боялся…
— А с чего ты взял, что я тебя боюсь?
— Ну, не меня, а незнакомой окружающей обстановки, — терпеливо продолжил мужчина. — То, представлял всегда, что я — в домике. Воображаемом домике. И мне сразу становилось легче.
— Ты — в домике?
— Угу…
— С крышей, стенами и окнами?
— Угу. И обязательно с крепкой дверью.
— А окна там большие… И чтобы занавески на них прозрачные колыхались от теплого ветра. А на гладких досках пола — узорные солнечные лучи. А за этими окнами — лес. Красивый, с высокими деревьями. И озеро рядом… Или река… И крыльцо высокое. Обязательно, высокое… А еще внутри, чтобы был большой камин… с приступочкой…
— Евсения… Ну ты даешь…
— А что?.. Сам же сказал… «в до-ми…ке»…
Сначала я расслышала громкое гусиное гоготание. И уже на грани яви и сна успела подумать, что, наверное, мы доехали до моста через реку Вилюй. А потом…
— Любоня, а мы… где? — с прищуром огляделась вокруг себя, стягивая с плеч чужую кожаную куртку.
А поглядеть, действительно, было на что — большущая деревня Монжа «радовала» сейчас мои проснувшиеся глаза на все обозримые стороны. Потому как находилась я в самом ее центре: в чужой, устланной соломой телеге, в тени под кленом, растущем на крутом речном берегу, в густой листве которого чирикали сейчас беззаботно воробьи. И то, что спросонья приняла за гусиный гогот на реке… в общем то, им и было. С одной лишь разницей — мост мы, по всей видимости, проехали давным давно.
— О-о, доброго вам утречка, — обернулась ко мне подружка, болтающая сейчас ногами с покатого борта телеги, и закинула в рот семечку. — А я уж думала, ты до вечера продрыхнешь.
— Любоня, да я в жизни нигде не спала, кроме своего леса. А тут… сидя на коне с чужим мужиком, да
