чести, денег у него нет, так как отец очень скуп, и он надеется, что за оказанные мне услуги я дам ему возможность уплатить этот долг».
Однако отец столь щепетильного в вопросах чести агента отчего-то был в полном неведении насчет пристрастия сына к азартным играм и в свое отсутствие доверял Дмитрию управление доходным домом, когда через его руки проходили тысячи, если не десятки тысяч рублей. К тому же Григорий Богров неоднократно предлагал своему младшему отпрыску стартовый капитал для начала собственного дела. Вряд ли предложения такого рода он рискнул бы сделать человеку с репутацией завзятого игрока. Когда, находясь за границей, Богров выпросил у фон Коттена аванс на покрытие крупного проигрыша, перевод в 150 рублей вернулся назад невостребованным. Создается впечатление, что вся совокупность мотивов, нередко противоречивших друг другу, – корыстолюбие, страсть к игре, трусость, приверженность к охранению государственных устоев – понадобилась Дмитрию Григорьевичу лишь затем, чтобы убедить чинов охранки о своей надежности как осведомителя.
По доносу Аленского было открыто дело о подготовке покушения на Николая II. Богров установил связь с некоей Юлией Мержеевской, прибывшей в Киев из Парижа будто бы с поручением от тамошних эсеров организовать покушение на царя в Севастополе. Мержеевскую пасли целый месяц, прежде чем арестовать. Однако во время следствия стало ясно, что планировавшееся покушение было технически неосуществимо, а арестованная «стала проявлять признаки психической ненормальности». Кулябко во время следствия по убийству Столыпина выдал агенту блестящую характеристику. «Он давал сведения, всегда подтверждавшиеся не только наблюдением, но и ликвидациями, дававшими блестящие результаты, причем ликвидированные по его сведениям лица отбывали наказание по суду до каторжных работ включительно. Также по его сведениям были арестованы и привлечены к ответственности отделением серьезные партийные работники, как местные, так и приезжие из-за границы, ликвидированы местные анархистские и экспроприаторские группы». Начальник киевской охранки, стремясь изобразить Аленского гением провокации, отнес на его счет еще и выдачу целых трех лабораторий по производству динамита. Понять подполковника, которому за халатность грозила тюрьма, вполне можно. Чтобы облегчить свою участь, он убеждал следователей, что Богров долгие годы поставлял только первоклассную и правдивую информацию. Но имена «серьезных партийных работников», выданных Богровым, не были установлены. Насчет же мастерских по производству динамита Кулябко ошибся. На самом деле с доносом Аленского была так или иначе связана ликвидация лишь одной лаборатории, да и то его информация была крайне неопределенна – «где-то на Подоле затевают лабораторию». Фактически главная заслуга в обнаружении мастерской принадлежала полиции, устроившей повальные обыски.
Кулябко, узнав о подготовке нового покушения, позвонил Богрову по телефону и просил его прибыть к себе домой вечером. Начальник охранного отделения как раз давал обед для приехавших на торжества столичных начальников – вице-директора департамента полиции статского советника и камер-юнкера М.Н. Веригина, полковника Спиридовича и секретарей Курлова подполковников Пискунова и Сенько-Поповского. Кулябко, выслушав донесение в кабинете, решил познакомить с информацией о готовящемся покушении Веригина и Спиридовича. Он предупредил, что это его старый агент, всегда дававший очень точные сведения, но уже полтора года не поддерживавший связи с охранным отделением. Богров передал Кулябко записку, содержание которой в докладе Трусевича излагалось следующим образом: «…весною 1910 года в Петербург приезжала одна женщина с письмами от центрального комитета партии социалистов-революционеров для присяжного поверенного Кальмановича, бывшего эмигранта Егора Лазарева и члена Государственной Думы Булата. В передаче этих писем принял участие и Богров, установив таким образом связи с Лазаревым, причем обо всем этом осведомил начальника С.-Петербургского охранного отделения фон Коттена. Вскоре с Богровым познакомился явившийся от имени Лазарева неизвестный, назвавшийся Николаем Яковлевичем. Узнав из происходившей затем между ними переписки, что противоправительственные взгляды Богрова, высказанные при первом их свидании, не изменились, Николай Яковлевич неожиданно в конце июля приехал к Богрову в дачную местность Потоки близ Кременчуга и вступил с ним в переговоры о том, можно ли иметь в Киеве квартиру для 3 человек. Получив утвердительный ответ, Николай Яковлевич расспросил о способах сообщения с Киевом и одобрил предложенный Богровым план приезда на моторной лодке; в тот же день Николай Яковлевич выбыл обратно в Кременчуг и обещал в скором времени дать о себе знать».
На жандармов сообщение произвело впечатление. На следующий день они доложили Курлову. В Кременчуг был послан отряд жандармов для поисков террористов, а в Петербург был направлен запрос о Лазареве и Кальмановиче. За домом Аленского в Киеве установили наружное наблюдение. 28 августа Столыпин прибыл в Киев, а 29-го Курлов доложил ему о сообщении Богрова, к которому, по утверждению Павла Григорьевича, премьер отнесся скептически. Курлов предложил вызвать из Петербурга опытного офицера личной охраны министра ротмистра Дексбаха, но не получил согласия.
31 августа Богров сообщил, что ночью к нему на квартиру приехал Николай Яковлевич, и попросил по телефону у начальника охранного отделения пригласительный билет на праздник, устраиваемый в саду Купеческого собрания городским самоуправлением в честь императора. Кулябко отправил билет с посыльным, рассчитывая, что Богров сможет опознать террористов. В саду Богров с браунингом в кармане, по его собственным показаниям, в какой-то момент оказался в двух шагах от Николая II, но стрелять не стал, так как избрал своей целью Столыпина. Однако приблизиться к премьеру на близкое расстояние не удалось. Издали же стрелять из браунинга, имевшего небольшую дальность прицельного выстрела, было бессмысленно. Правда, в Купеческом саду террорист имел реальные шансы скрыться после покушения, например, спрыгнув с обрыва к реке и используя темноту. Однако, похоже, собственное спасение отнюдь не было главным для Богрова. Выйдя из сада, он пришел в охранное отделение, известив Кулябко, что в его, Богрова, квартире ночует приехавший из Кременчуга Николай Яковлевич, у которого имеются два браунинга, и что с ним прибыла девица Нина Александровна, у которой, возможно, есть бомба. Николай Яковлевич потребовал, чтобы Богров во время торжества в Купеческом саду собрал приметы Столыпина и Кассо и сведения об их охране. Вернувшись из Купеческого сада, Богров сообщил Николаю Яковлевичу, будто не успел выполнить поручение из-за толпы и темноты. Ему было приказано сделать это на следующий день в театре. Богров попросил выдать ему билет на спектакль и пояснил, что, как его предупредил Николай Яковлевич, в театре могут находиться единомышленники террористов. В 6 часов утра 1 сентября Кулябко передал сообщение Богрова киевскому генерал-губернатору Ф.Ф. Трепову, а в 7 часов – Спиридовичу. Трепов, уезжая на маневры, передал Кулябко письмо Столыпину с просьбой не выходить из дома, приказав приложить к нему последний рапорт Богрова. Кулябко письмо передал, но рапорта не приложил. В 10 часов он явился для доклада
