вместе.
– Отлично, тогда жду тебя на улице. – Он похлопал по карману, где носил пачку сигарет. – Всего хорошего, ребята. – Чарли кивнул моим друзьям и вышел.
Повисло молчание, я стала собираться.
– А я думал, вы расстались, – наконец заговорил Роан.
– Мы вроде как обратно сошлись. Ему сейчас намного лучше, – объяснила я.
– Нас, в общем-то, больше волнует не он, а ты, – заметила Вивиан так мягко и осторожно, как обычно говорят с психически нестабильными людьми. Это было унизительно.
– У меня все хорошо.
– Мне не очень понравилось, как он с тобой говорил, – сказал Роан.
Я посмотрела на него раздраженно. Не знаю, что именно он имел в виду, но уточнять мне не хотелось. Я не сомневалась: что бы он ни ответил, слова гвоздем засядут у меня в голове и долго еще будут мучить.
– Он очень любящий и заботливый, – возразила я.
И сама поняла, как жалко это прозвучало. Да и на их лицах все было написано.
– Но почему бы вам не посидеть с нами? Почему, как только он появляется, ты сразу уходишь?
Уилсон таращился в экран компьютера. Он так ничего и не сказал – явно не хотел участвовать в разговоре и вообще замечать, что происходит. Даже не знаю, лучше мне от этого стало или хуже.
Вивиан и Роан хмурились и все равно невольно лучились счастьем. Их еще грели воспоминания о прошлой ночи, восторг от того, что они весь день провели бок о бок, а скоро уйдут вместе, вернутся в уютную, заваленную книгами квартирку и снова займутся сексом, а потом уснут, представляя себе свое прекрасное будущее. Чем бы ни закончились их отношения, они, по крайней мере, были нормальными.
Я им завидовала и в то же время – презирала.
У нас с Чарли все было явно ненормально. Я отдавала себе в этом отчет. Но кто они такие, чтобы нас судить? Ни с кем из них, ни с одним, мне ни разу не было так хорошо, как с ним. Ни с кем я не чувствовала себя такой любимой. С Чарли меня иногда настолько переполняло счастье, что я готова была разреветься. С ним я почти ощущала ту всепоглощающую любовь, о которой так долго мечтала.
– Я подумаю об этом, – пообещала я. – Пока, ребята, увидимся.
21
Письмо пришло, когда Чарли был на работе. Он устроился официантом в ресторан в центре и брал в основном дневные смены. Я сидела в деканате, только что провела занятие. Открыла на телефоне письмо от редактора, и буквы немедленно расплылась перед глазами. Отдельные, самые важные слова я разобрала и суть письма уловила значительно раньше, чем нашла в себе силы прочесть его целиком.
Спасибо, к сожалению, разочарованы, в другие издания, возможно, в будущем.
Я заревела мгновенно, как поранившийся ребенок. Рыдала сладко, взахлеб, размазывая по лицу слезы и сопли. В помещении, кроме меня, находился только Дэвид.
– Все нормально? – встревоженно спросил он.
– Мне отказали.
– Кто? – он подошел к моему столу.
Всхлипывая, я сунула ему телефон.
– Вот черт, – искренне посочувствовал он.
И я от этого заплакала еще горше.
К моему удивлению, Дэвид обнял меня.
– Лея, понимаю, тебе сейчас так не кажется, но на самом деле это все равно хорошо. Ведь у тебя почти получилось. Почти получилось опубликоваться в «Нью-Йоркере»! Это же огромное достижение. Пошлешь им другой рассказ! А этот напечатают в каком-нибудь другом хорошем журнале. Он ведь правда обалденный.
Кивнув, я забросила на плечо рюкзак.
– Спасибо, мне надо бежать.
Всю дорогу до дома я ревела. Стоило мне успокоиться, как меня снова накрывала волна отчаяния и слез. Войдя в квартиру, я заорала и швырнула рюкзак через всю комнату. Опять зарыдала, уже не как ребенок, а как человек, у которого кто-то умер.
К приходу Чарли я так и не успокоилась.
– Дай мне прочесть последний вариант, – попросил он.
– Нет.
И все же я показала ему текст. А он, прочтя, стал убежать меня, что редактор не права и нельзя было менять финал.
– Нужно доверять своему чутью. Изначально в рассказе все было идеально. Ведь и Дот так сказала, разве нет?
Я рассмеялась сквозь слезы.
– Беа.
– Что? – нахмурился он.
– Ее зовут Беа. Откуда взялась Дот? – Я хохотала, рыдала и вытирала нос рукавом одновременно.
– Значит, Беа, – улыбнулся он. – Уж она-то в литературе шарит. Отошли рассказ в другие издания. Только в первоначальном виде. И его напечатают, вот увидишь. А этот сраный «Нью-Йоркер» ни хрена не понимает.
– Ну как же не понимает, Чарли… – Меня снова накрыло отчаянием. – Ведь это «Нью-Йоркер».
– Лея, послушай… – Он положил руки мне на плечи. – Однажды ты вспомнишь этот день и рассмеешься. Понимаю, сейчас в это трудно поверить. Но у тебя все будет хорошо. Ты продолжишь писать. И рано или поздно все получится. Точно знаю. Я мало в чем в жизни уверен, но в этом ни капли не сомневаюсь.
Три дня я горевала, а потом снова взялась за работу. Теперь я ходила писать в Висконсинское Историческое Общество. У них было так красиво – сводчатые потолки, полированные дубовые столы, зеленые лампы, из которых струится мягкий желтоватый свет. В принципе, мне не нужны были какие-то особые условия для творчества, но я решила, что хватит с меня «Мемориальной библиотеки».
Еще я начала новую вещь. Пока непонятно было, что из нее выйдет, но работать над ней мне нравилось не меньше, чем над «Тринадцатью». Каждый день я просыпалась с готовой сценой в голове, по пути в кампус строила предложения и придумывала детали. История была о дочери, которая ищет мать. В отличие от других моих рассказов здесь мать и дочь в конце находили друг друга.
В жизни я никогда не пробовала найти маму в интернете. Не гуглила ее адрес в Сент-Поле. Слишком боялась того, что может всплыть. Раз Аарону удалось раскопать такие подробности – работает в библиотеке, ведет кружок по керамике, – мало ли, что там еще можно обнаружить. Может, она снова вышла замуж. Воспитывает чьих-то детей. Или до сих пор одна.
Она почти ничего с собой не взяла – ни одежды, ни личных вещей, ни драгоценностей. Даже обручальное кольцо оставила. Только документы и, если верить отцу, деньги с их общего счета. У нее был и собственный, где хранилось наследство от родителей.
Отцу она оставила письмо. И среди прочего написала: «Скажи детям, что я их люблю. И отведи их к психологу».
Отец, обнаружив послание, решил, что это предсмертная записка, и
