Но Дарнлей недоволен, Дарнлея душит стыд: снова покорился он этой Далиле[48], дал себя выманить из твердыни своегомолчания. Невыразимые муки, должно быть, терпел обманутый и одураченный юнец,когда королева величественным жестом как бы «простила» его, хотя ему большепристало бы выступить здесь в роли обвинителя. Слишком поздно обретает онутерянное достоинство. Не поклонившись лордам, не обняв супруги, холодный, какгерольд, вручающий объявление войны, выходит он из зала. Его прощальные словаобращены к королеве: «Madame, вы меня не скоро увидите». Но лорды и МарияСтюарт обмениваются довольной улыбкой; какое облегчение: пусть этотфанфаронишка, «that proud fool», явившийся сюда с наглыми претензиями, уползаетв свою нору, его угрозы уже никому не страшны. Чем дальше он уберется, темлучше для него и для всех!
Однако уж на что никудышный, а ведь вот же понадобился! Казалось бы, толькопомеха в доме, и вдруг его настоятельно требуют обратно. Шестнадцатогодекабря, с большим запозданием, в замке Стирлинг назначены торжественныекрестины малютки принца. Идут великие приготовления. Елизавета, восприемницамладенца, разумеется, не явилась собственной персоной – всю жизнь уклоняласьона от встреч с Марией Стюарт, – но зато, преодолев в виде исключения своюпресловутую скаредность, она шлет с графом Бедфордским бесценный дар – тяжелую,чистого золота купель тончайшей работы, изукрашенную по краю драгоценнымикаменьями. Явились послы Франции, Испании, Савойи, приглашена вся знать;всякий, кто претендует на громкое имя или звание, присутствует на торжестве. Послучаю столь пышной церемонии нельзя при всем желании исключить из спискагостей такое, пусть само по себе и незначительное, лицо, как Генри Дарнлей,отец наследника, правящий государь. Но Дарнлей понимает, что это последний разо нем вспомнили, и он начеку. Хватит с него всенародного сраму, он знает, чтоанглийскому послу ведено не титуловать его «Ваше Величество»; французский жепосол, которого он хочет навестить в его покое, с предерзостной надменностьювелит передать Дарнлею, что, как только он войдет к нему в одну дверь, он тутже выйдет в другую. Наконец-то в растоптанном юнце вскипает гордость – правда,его хватает лишь на детский каприз, на злобную выходку. Но на сей раз выходкадостигает цели. Дарнлей хоть и не покидает замок Стирлинг, но и не показываетсягостям. Он угрожает своим отсутствием. Демонстративно заперся он в своейкомнате, не участвует ни в крестинах сына, ни тем более в балах, празднествах имасках; вместо него – ропот возмущения проходит по рядам приглашенных – гостейпринимает Босуэл, все тот же ненавистный фаворит в новом богатом наряде, иМария Стюарт из себя выходит, изображая веселую и приветливую хозяйку, чтобыникто не думал о покойнике в доме, о государе, отце и супруге, которыйзамкнулся в своей спальне выше этажом и которому удалось-таки испортить жене иее друзьям радостный праздник. Еще раз доказал он им, что он здесь, все ещездесь: именно своим отсутствием напоминает Дарнлей в последний раз о своемсуществовании. Но, чтобы наказать ослушного мальчишку, тотчас же срезаетсярозга. Уже через несколько дней, в сочельник, она со зловещим свистом рассекаетвоздух. Кто бы мог ожидать: Мария Стюарт, обычно такая несговорчивая, решается,по совету Меррея и Босуэла, помиловать убийц Риччо. Тем самым лютые врагиДарнлея, которых он в свое время обманул и предал, снова призываются на родину.Дарнлей, сколь он ни прост, сразу же смекает, какая ему грозит опасность. Стоитвсей своре – Меррею, Мэйтленду, Босуэлу, Мортону – собраться, как начнетсяоблава и его затравят насмерть. Недаром его супруга стакнулась с самыми лютымиего врагами; есть в этом немалый смысл и немалый расчет, который ему дорогообойдется.
Дарнлей чует опасность. Он знает: на карту поставлена его жизнь. Точно дичь,выслеженная легавыми, бежит он из замка, торопясь укрыться у отца в Глазго. Игода не прошло, как Риччо зарыли в землю, а убийцы уже снова собрались вбратский кружок, все ближе и ближе надвигается что-то жуткое, неведомое.Мертвецам скучно лежать одиноко в сырой земле, вот они и требуют к себе тех,кто их туда столкнул, засылая вперед, как своих герольдов, страх исмятение.
И в самом деле, что-то темное, тяжелое, словно туча в дни, когда задуваетфен, что-то гнетущее и знобкое уже два месяца как нависло над Холирудскимзамком. В вечер королевских крестин в залитом огнями замке Стирлинг – ибо надобыло удивить приезжих великолепием двора, а друзей Дружбой – Мария Стюарт,всегда умеющая на короткий срок взять себя в руки, призвала на помощь все своисилы. Глаза ее излучали притворное счастье, она очаровывала гостей беспечнойвеселостью и подкупающей приветливостью; но едва погасли огни, гаснет и еенаигранное оживление, тишина воцаряется в Холируде, жуткая, странная тишиназакрадывается и в душу королевы; какая-то загадочная печаль, какая-тонепонятная растерянность владеют ею. Впервые глубокая меланхолия угрюмой теньюомрачает ее лицо, и кажется, будто неизъяснимая тревога гложет ее душу. Онабольше не танцует, не требует музыки, да и здоровье ее после знаменитой скачкив Джедборо, когда ее замертво сняли с седла, как будто сильно пошатнулось. Онажалуется на боли в боку, целыми днями лежит в постели, избегает увеселений. Ейне сидится в Холируде; на долгие недели забирается она в отдаленные усадьбы иуединенные замки, нигде, впрочем, не; задерживаясь; неотвязная тревога гонит еевсе дальше и дальше. Можно подумать, что в ней действует какая-торазрушительная сила; с мучительным, напряженным любопытством прислушиваетсяМария Стюарт к боли, что гложет ее изнутри: что-то новое, чуждое происходит вней, что-то враждебное и злое овладело ее доселе такой светлой душою. Как-тофранцузский посол застал ее врасплох: она лежала в постели и рыдала. Умудренныйжитейским опытом, старик не поверил королеве, когда она в смущении что-тозалепетала о болях в левом боку, терзающих ее до слез. Он тотчас же замечает,что здесь терпит муки не тело, а душа, что несчастлива не королева, а женщина.«Королева занемогла, – отписывает он в Париж, – но, думается мне, истиннаяпричина ее болезни в глубоком горе, для которого нет забвения. То и дело онатвердит: «Хоть бы мне умереть!».
От Меррея, Мэйтленда и прочих лордов также не укрывается тяжелое состояниедуха их госпожи. Но, опытные в вождении полков, они неопытны в разгадываниисердца; им ясна лишь грубая, очевидная причина, лежащая на поверхности, аименно – ее неудачный брак. «Ей невыносимо сознавать, что он ее супруг, – пишетМэйтленд, – и что нет никакой возможности от него избавиться». Однакомногоопытный Дю Крок увидел больше, когда говорил о «глубоком горе, длякоторого нет забвения». Иная, скрытая, невидимая рана изнуряет несчастнуюженщину. Горе, для которого нет забвения, заключается в том, что королевазабылась, что великая страсть внезапно, подобно хищному зверю, набросилась нанее из темноты, истерзала ее тело когтями, разворотила до самых внутренностей –безмерная, неутолимая, неугасимая страсть, начавшаяся с преступления итребующая все новых и новых преступлений. И теперь она борется, сама себяпугаясь, сама себя стыдясь, мучается, старается скрыть эту страшную тайну и вто же время зная и чувствуя, что ее не скроешь, не замолчишь. Ею владеет волясильнее ее разумной воли; она уже не принадлежит себе: беспомощная ипотерянная, она отдана на волю этой всесильной безрассудной страсти.
