косу переплетает. Ты ещё холстину ткать начни, из которой платье сошьёшь, в котором выйдешь!
— Иду! — откликнулась она и, действительно, скоро показалась на пороге с корзиной в руках. Что переплетала, неясно, с виду как будто ничего и не изменилось.
— Дождётесь, что польёт, тогда уж можно будет не торопиться, — проворчал староста. — Эх, видать, парням нынче работать не доведётся, то-то обрадуются…
Василий позвал Волка. Тот высунул морду в дверь, дал понять, что занят, и, облизнувшись, исчез. Слышно было, как он гремит деревянной миской. Что ж, Василий не настаивал. Волк в деревне стал самостоятельным, до вечера где-то носился, приходил только ночевать, а судя по лоснящейся шерсти и неизменно довольному виду, он кормился не только у старосты. Вот уж кто, а пёс точно не жалел о прошлой жизни.
Василий решил, что ждать его не станет. Он больше не боялся ни того, что Волк потеряется, ни того, что его обидят.
— Понести корзинку? — предложил он Марьяше.
— Да корзинка-то лёгкая, — отказалась она. — В ней токмо платье недошитое, сама управлюсь.
Они отошли совсем недалеко, когда с неба упали первые капли, тяжёлые, крупные.
— Вертайтесь! — окликнул Тихомир. — Вертайтесь, промочит вас, хворь пристанет!
— А мы скоренько! — весело ответила Марьяша и, подхватив Василия под руку, зашагала шире.
Капли западали чаще, гуще, прибили пыль на дороге, примяли траву. Запахло дождём, вода зашептала вокруг. Банник вышел на порог, жмурясь довольно, запрокинул лицо и крякнул:
— Ух, хорошо!
Холодная капля упала Василию за шиворот, и он передёрнул плечами.
— Что, Вася, — со смехом спросила Марьяша, — всё думаешь, сон это?
— Может, и сон, — с улыбкой ответил он. Не то чтобы действительно так думал, просто решил её поддразнить.
Тут дождь полил стеной, и они побежали. Мимо недостроенного гостиного двора, где не было ни души, мимо старой яблони, мимо покосившегося сарая без двери, где прятались от дождя шешки, совали соломинки за порог, а то и толкали друг друга наружу для смеха.
— До Молчана далеко, и правда промокнем, — на бегу крикнул Василий. — Давай ко мне!
Дверь никак не хотела поддаваться, едва удалось сдвинуть её с места. Они влетели в дом, смеясь.
— Какой же это сон? — сказала Марьяша, опуская корзинку на стол. — Припомни, ты хоть единожды так носился во снах? Во сне бежишь — и будто вязнешь…
Василий затворил дверь.
Они были одни в тёмном доме, окружённые дождём. Вся Перловка сидела по домам — никто не пройдёт мимо, никто не заглянет. Марьяша ещё улыбалась от быстрого бега, но вот улыбка медленно исчезла с её лица.
Они шагнули друг другу навстречу, коснулись — сперва ещё несмело, стряхивая дождевые капли с волос, со щёк, глядя глаза в глаза. Ладони легли на плечи, дыхание смешалось, и нельзя было сказать, кто первым потянулся к другому.
Василий решил, что будет осторожным, ведь Марьяша такая маленькая… Но она так крепко его обнимала, и её мягкие губы оказались такими горячими и нетерпеливыми, что он забыл обо всём и тоже прижал её к себе, вдруг испугавшись, что выпустит — и всё и правда окажется сном.
Время застыло. Всё как будто ушло, растворилось — и дождь, и этот дом, и весь мир за стенами. Остались только они.
— Теперь и сама не знаю, не сон ли это, — прошептала Марьяша, ненадолго отстраняясь и гладя его по щеке.
Лицо её раскраснелось, дыхание сбилось, в глазах разгорелся огонь, которого раньше не было.
— Ничего, главное, что это наш общий сон, — ответил Василий, любуясь ею, а потом опять коснулся её губ. Сперва мягко, бережно… но с ней не получалось быть мягким. Она и сама как будто хотела взять его без остатка.
— Подожди, — прошептал он наконец, упираясь лбом в её лоб. — Какая ты… Ещё немного, и мне будет трудно остановиться.
— То русалья кровь во мне, — зашептала она в ответ. Взгляд её был теперь совсем зелёным, пьяным. — Мы любовь свою находим, Васенька, однажды и на всю жизнь. Назови своей, и я навеки твоею буду. Другие мне боле не надобны…
— Подожди, — повторил он, не выпуская её из рук.
Его к ней тянуло, это да. И она была умной, и смелой, и пекла такие пироги… Но чтобы вот так сразу и «навеки»? Он же домой хотел вернуться, а она…
Он представил, что вернулся бы с ней. Это здесь она на своём месте, а там будет как из глухого села. Ни образования, ни документов, работу не найдёт, да и друзьям такую, пожалуй, не покажешь, пойдут вопросы. Она так странно говорит… Так-то он уже привык, но именно потому, что здесь так и положено. А вырви её из этой среды, и что получится?
Да и захочет ли она сама уходить?
Василий молчал. За некоторые мысли ему тут же становилось стыдно, но они лезли в голову, хочешь не хочешь.
— Спервоначалу с тятей моим потолкуешь? — по-своему поняла молчание Марьяша. — Вокруг берёзы меня обведёшь?
— Да, наверное, — ответил Василий.
Она опустила голову ему на грудь, а он гладил её по волосам и думал: «Вот и поцеловал, блин».
Дождь не спешил кончаться, но притих, лил уже не так сильно. И они, постояв ещё немного, добежали-таки к Молчану, а тот был дома не один. На ларе, болтая копытцами, примостился Хохлик, на скамье у окна Деян работал над указателями, мастерил двускатный навес для очередной таблички. Тут же сидел и Любим — вся команда в сборе, как назло.
— Глядите, кто пожаловал! — хитро сказал Любим и так подмигнул, что стало ясно: обо всём догадался.
С прошлого визита дом изменился, в нём прибрали, вымели черепки. Деян сколотил пару крепких лавок, подновил стол, поправил покосившиеся полки. Кто-то законопатил щели мхом, развесил мешочки с сушёными травами, а то и подвесил их так: лаванду, мяту, зонтики укропа. Над печкой красовались две связки мухоморов. Даже скатерть справили, пусть и совсем простую, серую, из грубого полотна.
Марьяша села у окна, взяла шитьё и принялась за работу, только игла засновала. Василий оценил указатели. Они с Деяном немного поспорили, потому что таблички вышли маленькие.
— Я же, блин, говорил, что на них ещё стрелки будем рисовать! Ну не влезет же ничего, посмотри. Налепим, хрень получится! — негодовал Василий.
— Да и так ладно, — пожимал плечами Деян. — Нешто они безъязыкие? Не уразумеют, куда идти, так спросят…
В итоге решили вырезать стрелки из дерева и набить на держатель пониже таблички.
— Так даже и лучше, — сказала Марьяша. — Красивее.
Василий приосанился. Это была его идея.
Тут заглянул Тихомир, хотя
