и, подправив для приличия усы, спросил его на русском языке с явным йоркширским диалектом:
– Эта, э-э-э, смокоуница?…
Он так и сказал – «смокоУница», будучи в полной уверенности, что английский докер отдаст должное его произношению.
Рабочий взял шишку, долго вертел в руках и, пожав плечами, сделал вывод:
– I don’t know (я не знаю).
– Наверное, Библии не читает, – предположил «дед».
Я не стал разуверять «деда» и объяснять, что на смоковнице растут не яркие конусные шишки, а почти невзрачные фиги. Он мог бы ещё не так понять и обидеться на меня. Пусть уж лучше думает, что смоковница растёт не в Палестине, а в Англии.
Матрос-радист с боцманом нашли где-то в окрестностях Куинборо дикую яблоню и несколько алычовых деревьев. В итоге принесли на камбуз целый мешок плодов. Тащил мешок, конечно, боцман. Матроса бы мешок свалил на первом шагу. В тот же день кок испёк большой яблочный пирог и сварил компот из алычи. Флюс морщился от компота. А боцман настаивал:
– Пей-пей! Зря я, что ли, собирал? Здесь же сплошные витамины. Будешь здоровым и пуленепробиваемым.
– Уж лучше пусть меня убьют из автомата, чем пить такую кислятину, – отвечал на это матрос Флюс, – аж скулы сводит.
– А ты хочешь на шару и ещё, чтобы сладким был? – возмущался боцман. – Пей!
Шаровый компот мы пили почти 10 дней, и он нам здорово надоел. Навитаминизировались так, что у некоторых пошли мелкие красные прыщи на лице и шее. Сначала не поняли, в чём дело. Но матрос Флюс, он же Хоттабыч, объяснил:
– Это всё от компота. Деревья были брошены, бесхозные. Может, там почва заражена. Я вот не пил, и прыщей нет.
– Что ж ты сразу не сказал? – стали выговаривать ему свои же братья-матросы.
– Сразу! – передразнил Флюс. – Скажи я сразу, меня бы боцман съел и компотом запил. А сейчас сами видите: результат, так сказать, на лице.
– Ну, дай бог тебе здоровья, что предупредил, – отреагировал на это матрос-радист Виктор, у которого прыщи пошли не только по лицу и шее, но и по всему телу, особенно по спине. – Кажись, алыча вся кончилась, надеюсь, на ноги уже не перейдёт.
Но в любом случае яблочные пироги и компот из подозрительной алычи всё-таки внесли разнообразие в нашу картофельно-мясную и макаронно-рыбную трёхдолларовую диету.
Вечером на судно вернулся из увольнения второй механик по фамилии Ленивко. Лицо его было в пятнах машинного масла, а в руках, таких же грязных, как и лицо, он торжественно держал перед собой средних размеров колесо корабельного штурвала с деревянными рукоятками-рогульками по окружности. Жизнерадостная улыбка и весь вид механика могли означать только одно: перед нами стоял чудом спасшийся в жутком кораблекрушении штурвальный матрос с трёхмачтового брига, наскочившего на рифы неподалёку от Куинборо. Все члены экипажа, конечно же, погибли. Остался один Ленивко. И вот он перед нами, до конца выполнивший свой долг, и не отпустивший штурвала даже в самую роковую минуту.
– Откуда дровишки? – спросил рулевого со штурвалом наш старпом Язепович.
Ленивко выдержал внушительную паузу, и поведал нам следующее:
– Здесь в затоне, неподалёку от нас, стоит списанный английский буксир времён адмирала Нельсона – всё ржавое, но всё на своих местах. Будто команда буксира бросила его только вчера. Посуда, книги, журналы, инструмент – ничего не тронуто. Я вот решил штурвал на память взять из рулевой рубки. Первый трофей, можно сказать.
– А если это действующий буксир? – предположил старпом, – а команда просто сошла на берег, и завтра им выходить на рейд или ещё куда. Без штурвала далеко не уйдёшь.
– Не-а, – заверил Ленивко, поворачивая штурвал влево, будто получил команду от старпома, – на всём слой пыли и двигун разобран. Сразу видно, что брошенный.
После этих слов двое матросов и третий механик, которые сидели в кают-компании, молча поднялись и пошли на выход. За ними со словами «надо посмотреть» встал и боцман.
– Если что снимать для хозяйства, – проинструктировал вслед Ле-нивко, – инструмент не берите, там всё есть.
Заброшенное судно, это, как заброшенный дом. Когда-то в нём кипела жизнь, было тепло и уютно, рокотала динамка, освещая помещения, громыхал главный, пеня воду винтом и придавая ход всему существу плавучего дома, вещало на полке радио, сновали люди; кок готовил баранье рагу и пудинг на десерт, кто-то спал после вахты, кто-то листал журналы, а матрос-рулевой лихо закручивал круглый деревянный штурвал, направляя судьбу экипажа – жителей этого железного ковчега
– в русло, известное одному лишь Богу. Где сейчас этот экипаж? От него не видно даже теней. Лишь артефакты его бывшего в истории присутствия остались на своих местах, когда время ударило в свой роковой гонг и возвестило очередное небытие. Члены нашего экипажа, как добросовестные археологи, перебрали все закрома заброшенного буксира, и в итоге «Тор» пополнился лишней посудой, глянцевыми журналами, пепельницами, предметами личной гигиены и кое какой рабочей одеждой. А третий механик снял с главного двигателя водяную помпу и прихватил заодно наборы гаечных ключей и другой нужный и ненужный инструмент. Ключи точно не соответствовали нашим размерам, т. к. были дюймовой калибровки.
– На всякий случай, – пояснял он, – в хозяйстве ничего лишнего не бывает.
– Вот теперь точно этот буксиришка с места не стронется, – голосом земского судьи, как приговор, возвестил старпом.
Нельзя сказать, что всё принесённое с буксира нам было катастрофически необходимо. Но в человеке почему-то заложен принцип чрезмерного накопительства. Во всех сферах нашего существования излишество нас губит. А принцип разумной достаточности редко бывает востребованным. И все наши излишества, которые мы копим (на чёрный день что ли?), именно в этот чёрный день, условно говоря, сваливаются нам же на голову. Этот тезис трудно понять тому, кому они ни разу не сваливались.
– Зачем тебе штурвал? – спросил я на всякий случай нашего механика.
– Ты что, не понимаешь? – начал он с вопроса. – Повешу дома на стену. Красиво и винтажно. Это ж произведение искусства. Попробуй
– сотвори такой. С ширмачка точно не сделаешь. А если на биче буду без денег сидеть, пойду сдам в комиссионный магазин, как коллекционный антиквариат. За него хорошо должны дать. Ведь это предмет уходящего века, ручная работа.
– Дадут мизер, а вот продать могут дорого, – подытожил старпом, – из опыта знаю.
11.07.1993. Biscay bay
Вхождение в Бискай. – Экономия и её результаты. – Коллективный портрет экипажа в судовом интерьере. – Внешний вид бывает обманчив, или кто во что одет. – Минимум-минимору м нашего матроса-радиста. – Флюс Хоттабыч, он же Рудольф. – Шорты с барского плеча. – Спартанец в кроссовках. – 150 г. виски и две пары носков.
