ты идешь, куда?
— Иду службу искать.
— Обери с меня вошек, — попросила собачка. — Сколько уж народу мимо прошло, а никто надо мной не сжалился. Я тебе отслужу.
Девица хорошенько ее обчистила и пошла дальше. Долго ли, коротко ли, подошла она к старой груше.
— Дай бог тебе счастья, грушенька! — поздоровалась она с деревом.
— Дай бог счастья и тебе, девица! Куда идешь, куда?
— Иду службу искать.
— Ах, стряси с меня груши, стряси. Мне уж их держать не под силу, а никто не срывает… Я тебе отслужу.
Путница хорошенько потрясла и всю грушу и каждую ветку на ней, так что дереву гораздо легче стало. Потом пошла дальше. Шла-шла и видит; на зеленом лужку бычок пасется.
— Дай бог тебе счастья, бычок!
— Дай бог счастья и тебе, девица! Куда идешь, куда?
— Иду службу искать.
— Выведи меня отсюда! Сколько уж лет я тут пасусь, а никто за мной не приходит. Я тебе отслужу, — попросил бычок.
Вывела она бычка с этого луга и пошла скорей дальше. Шла-шла, видит: печь, а в печи неугасимый огонь горит.
— Дай бог тебе счастья, печка!
— Дай бог счастья и тебе, девица! Куда идешь?
— Иду службу искать.
— Ах, выгреби из меня огонь. Сколько уж лет он меня жжет, а никто его не выгребет. Я тебе отслужу.
К печи была прислонена кочерга. Взяла ее путница, выгребла огонь из печи и — скорей дальше: столько ей в дороге дел переделать пришлось, что большая задержка вышла.
* * *
А дальше путь шел густыми лесами. Шла она, шла теми густыми лесами, старыми дорогами. Кругом — ни души. Вот, наконец, видит: маленький лесок. И в том леску одинокая избушка. Вошла она в избушку: и там — никого, только какая-то старуха.
А была та старуха сама Баба-яга.
— Дай бог тебе счастья, хозяйка! — поздоровалась девица.
— Дай бог счастья и тебе, девица! Куда же это ты одна бредешь, куда?
— Иду службу искать. А что, если б я к тебе попросилась, ты меня не взяла бы?
— Что ж, возьму. И ничего тебе делать не надо, кроме как эти вот одиннадцать комнат подметать… Только вон в ту, двенадцатую, никогда не заглядывай!
— Как скажешь, так и буду делать, — ответила девица и, только с дороги немножко отдохнула, сейчас же за работу принялась.
Подметала она, подметала изо дня в день одиннадцать комнат, но войти в двенадцатую ей и в голову не приходило. А все-таки больно чудно казалось, отчего это туда даже заглянуть нельзя! Думала она, гадала, что бы там такое могло быть, но так и не догадалась. Потом стала думать, как бы ей разузнать об этом. И в конце концов решила хоть одним глазком посмотреть, что там такое.
Вот раз Баба-яга пошла куда-то в костел. Наша девица только того и ждала. Когда решила, что Баба-яга уж где-нибудь в костеле и устроилась там удобно, кинула она метлу в угол, потихоньку подкралась к дверям и приоткрыла их так, чтоб одним только глазком внутрь заглянуть. Видит, посреди комнаты три большие кадки стоят.
— Что же может быть в этих кадках? — спросила она себя.
Отворила дверь побольше и увидала: в одной червонцы, в другой серебро, в третьей золото. Больше ей уж там нечего было делать, но — словно кто ей шепнул, — подбежала она к золоту, окунулась в него вся и позолотилась.
— Хоть память, — говорит, — останется.
Она решила, что брать ничего не надо. И бросилась бежать, что есть духу!
Худо ли, хорошо ли, только вернулась Баба-яга из костела домой. Видит, комнаты не подметены, двери в двенадцатую распахнуты, по всему полу золото разлито. Поняла она, что́ случилось. Схватила железные гребешки, села верхом на мялку для льна и — айда за девицей!
Уж совсем ее возле печи догнала, да печка пропустила беглянку, а сама, как только Баба-яга примчалась, взяла да развалилась и весь огонь на старуху выкинула. Огонь жаркий был! Мялка у Бабы-яги дотла сгорела, сама она от жары без памяти упала, и всю ее опалило. А наша позолоченная девица далеко убежала.
Пришлось Бабе-яге дальше на своих на двоих бежать. Возле бычка опять она девицу догонять стала, да кричит ей противным голосом:
— Ах ты, такая-сякая! Погоди, вот я с тебя всю позолоту этим гребешком сдеру.
Но бычок пропустил девицу, а на Бабу-ягу, рога наставив, кинулся. И загнал ее бог знает в какую даль.
Пробежала наша девица часть пути. Возле груши Баба-яга опять за ней по пятам гнаться стала. Но дерево взяло и свалилось на Бабу-ягу, да чуть-чуть ее не задавило.
Когда Баба-яга вылезла из-под груши, девица была уже возле собачки.
— Ах, милый песик, помоги мне! — взмолилась она, потому что Баба-яга опять уж ее настигала. Собачка была теперь крепкая, проворная. Она выскочила навстречу Бабе-яге, изорвала на ней одежду и искусала ее.
Девица что есть мочи побежала дальше.
Оглянулась, только когда мостик перебежала. Теперь, слава богу, она была за рекой. Глядит, а Баба-яга уж на мостик взошла. Но только взошла, мостик под ней нарочно перевернулся, и Баба-яга бултых в воду по самые уши! Стала она тонуть, а все кричит вслед убегающей:
— Погоди же ты, обезьяна негодная! Только до тебя доберусь, всю кожу сдеру. Видишь эти гребешки?
Но напрасны были все ее проклятья и угрозы: перебираться через реку она побоялась.
Наша золотая девица уже подходила к дому. Подходит и слышит — на отцовском дворе петух запел:
Кукареку!
Миновала реку!
Наша княжна
Скоро прийти должна.
Позади звон,
Впереди трезвон!
Но золотая девица не пошла в дом: мачехи побоялась. А пошла она к колодцу, где прежде плакала. Пришла и села возле него. Увидела ее там мачехина дочка, побежала скорей к матери:
— Мама, мама! Та-то ведь со службы уж вернулась, и кабы ты видела! Вся в золоте!
— Что ты врешь?
— Верно говорю: у колодца сидит.
Побежала мать к колодцу. И, хитрая такая, притворилась ласковой, стала звать падчерицу в дом. А все ради того, чтобы разузнать, где та была и как бы дочке тоже озолотиться. Только падчерица вошла в комнату, все кругом так и засияло. Тут мачеха
