Наутро после того, как мои родители улетели за край земли, группа японских туристов с фотоаппаратами пришла, так сказать, мне на выручку. Ночью, оставшись один, я вернулся в машину, решив, что вряд ли человек в возрасте трех лет может что-нибудь сделать для двух улетевших в пучину взрослых. Виски второпях не закрыл дверь автомобиля, и мне не пришлось лезть в окно. Закрыв дверь и подняв стекло, я завернулся в одеяло, лежавшее на заднем сиденье, и уснул.
Я был измотан до предела.
Мне хотелось бы написать, что я оплакивал своих родителей, но я не могу этого сделать. Смерть слишком абстрактное понятие, чтобы осознать ее в полной мере, когда тебе три года. Я, конечно, знал, что они умерли и я больше никогда их не увижу. Они ушли навсегда, и никто при всем желании не мог их вернуть.
В те первые моменты после их гибели я решил не плакать, не впадать в истерику, не буйствовать. Я был полон решимости доказать себе, что смогу жить без них, любить и быть любимым, и продемонстрировать всем остальным, что за три года родители сумели дать мне не меньше, чем другие дают за семьдесят лет совместной жизни. Я постараюсь как можно лучше провести за них их непрожитые годы. Приняв такое решение, я тут же заснул глубоким сном.
Обратно в мир людей меня вернул рев туристского автобуса и запах выхлопных газов. Солнце еще не взошло, но тучи, висевшие накануне над горизонтом, исчезли.
Я медленно приходил в себя и начинал осознавать случившееся, как вдруг какой-то толстый человек с желтой кожей и странными глазами постучал в окно рядом со мной. Я повернулся, чтобы получше его разглядеть, и меня ослепила вспышка белого света. Затем еще одна, и еще, и еще. Когда наконец зрение вернулось ко мне, я увидел, что машину окружают странные лица.
Ближе всех ко мне пробился сквозь толпу человек в голубом блейзере. Он прижал лицо к стеклу и рассматривал меня. Стекло запотело от воздуха, выходившего из его расплющенного покрасневшего носа. Я посмотрел на себя. Одежда на мне была разорвана, вся в грязи. Одну руку я порезал, на разорванной варежке засохла кровь. Как выглядела моя физиономия, даже думать не хотелось.
Какой-то молодой человек схватил мужчину в голубом блейзере за рукав, указывая на обрыв. Он нашел возле края сапог Виски. На земле остались глубокие борозды там, где Виски пытался упереться каблуками во влажную землю. Они навели молодого человека на мысль взглянуть вниз.
Исковерканные тела Виски и Элизабет в ярко-желтых куртках лежали на камнях у подножия скалы.
Интерлюдия Слова
Я почти дословно привожу один из наших с ним разговоров на ночь, когда Виски укладывал меня спать. Мне разрешалось задавать ему любые вопросы обо всем, что приходило мне в голову в течение дня. После этого он рассказывал мне сказку — о дракончике Спарквелле или какую-нибудь другую, но никогда не доводил историю до конца, потому что так, говорил он, ему придется прийти на следующий вечер опять, чтобы закончить ее. Таким образом, все наши бесконечные ночные истории сливались в один рассказ. Так было до тех пор, пока мы не поехали в Дулин.
— Кто такой Бог? — спросил я его.
— Бог?
— Откуда он взялся?
— Это одному Богу известно.
— А зачем собакам хвосты?
— Чтобы мы знали, довольны они или нет.
— Отчего самолеты летают?
— От действия силы тяги, законов аэродинамики и человеческой воли.
— Зачем птицы хлопают крыльями?
— Чтобы подбросить себя в воздух.
— Откуда у зебры полоски?
— Потому что Богу в тот день не хватило на нее краски.
— Зачем жирафам такие длинные шеи?
— Чтобы другие животные не подслушивали, о чем они говорят.
— Почему идет дождь?
— Потому что небо плачет.
— Куда улетает ветер?
— Никуда. Делает круг и возвращается.
— Почему?
— Потому что заблудился.
— Из чего сделано электричество?
— Из адских искр и невидимых иголок, которыми доктора делают уколы.
— Зачем мне ложиться, если я не устал и не хочу спать?
— Чтобы я мог рассказать тебе сказку перед сном, а ты — задать свои дурацкие вопросы.
— Ну, ладно. Что такое рай?
— Рай — это знание.
— Знание чего?
— Ответа на твой вопрос.
— А ад что такое?
— Ад — это незнание.
— Вроде того, как я не знаю, чем кончится сказка?
— Да, только более широко. Когда не знаешь вообще ничего.
— Ничего не знаешь, чем кончатся все сказки?
— Да, потому что у всякой сказки должен быть конец.
— Значит, ад — это бесконечная сказка?
— Он — просто бесконечен.
— А почему не у всех сказок хороший конец?
— Потому что это еще не конец.
— Даже если все умерли?
— На самом деле никто никогда не умирает.
— Как это?
— Душа остается жить.
— Почему?
— Потому что душа бессмертна.
— Что значит «бессмертна»?
— Это значит, что она существует вечно.
— Вроде мистера Гудли?
— Да, возможно.
— Он ведь — вечен?
— Не так, как этот дом.
— А почему мы должны жить в этом доме?
— Потому что это наш дом.
— Почему?
— Тебе что, не нравится здесь?
— Нет.
— Почему?
— Не знаю.
— Но должна же быть какая-то причина.
— Нет.
— Но если нет причины, чтобы здесь не нравилось, тогда тебе должно здесь нравиться, просто ты об этом не знаешь. Правильно?
— Нет.
— Алекс, послушай, это — большой старый дом, мы все в нем живем. Что еще можно пожелать?
— Уехать отсюда.
— Куда?
— Не знаю. Куда-нибудь.
— Но для этого должна быть причина.
— Почему? Почему нельзя просто уехать?
— Потому.
— Почему — потому?
— Просто потому, что мы не можем.
