— Сколько же седых волос у этого Филона Александрийского? — проговорил раввин, и все рассмеялись, и опять я не понял почему.
Тем не менее я чувствовал себя гораздо лучше. Ведь говорили не обо мне.
— Если бы ты был его обвинителем, то он бы точно поседел! — ответил Клеопа.
Я услышал, как Иосиф шепотом отчитывает Клеопу, но мальчики в комнате смеялись, и на лице старого раввина засияла широкая улыбка.
Клеопа не мог остановиться.
— Давайте соберем деньги, — обвел он комнату рукой, — и отправим раввина в Александрию. Там очень нужны фарисеи, чтобы приструнить нерадивых!
Снова смех. Смеялся старый раввин. Смеялись два других раввина. Смеялись все.
— Благодарю тебя за подарок, — сказал старый раввин. — Ты не изменился за это время. Что ж, раз вы теперь вернулись, и все знают, какие вы умелые работники, то посмотрите сами, какую работу нужно произвести в синагоге, которую наш старый плотник, Господь упокой его душу, не смог выполнить в годы, пока вас не было.
— Я уже вижу, что нужно сделать, — ответил Иосиф, — и мы твои слуги, мы сделаем все, что ты пожелаешь. Сразу скажу, что внутри здание нужно заново покрасить и поправить дверные проемы, а наружные стены мы оштукатурим и еще починим скамьи, если нам будет это позволено.
Тишина.
Я оторвал глаза от пола. Три старика смотрели прямо на меня.
Почему? Что еще они хотят спросить? Что еще нужно сказать? Я почувствовал, что лицо мое снова вспыхнуло. Я краснел, но не знал почему. Я краснел под взорами всех и каждого, кто был в комнате. Слезы текли по моим щекам.
— Посмотри на меня, Иисус бар Иосиф, — обратился ко мне раввин.
Я послушался.
Он спросил меня на иврите:
— Почему финикийцы состригли Самсону волосы?
— Прошу простить меня, ребе, но это были не финикийцы, — ответил я на иврите. — Это были филистимляне. А сделали они так для того, чтобы лишить Самсона силы.
Потом он заговорил по-арамейски:
— Где сейчас Элиша, вознесенный на небо на колеснице?
— Прошу ребе простить меня, — ответил я, тоже по-арамейски. — Вознесен в колеснице был не Элиша, а Илия, и он сейчас с Господом.
Следующий вопрос был на греческом:
— Кто тот, что пребудет в саду Эдемском и записывает все, что происходит в этом мире?
Я ответил не сразу. Подумав, сказал по-гречески же:
— Никто. В Эдеме никого нет.
Раввин посмотрел направо, потом налево. Два другие раввина тоже посмотрели на него, затем они все вместе воззрились на меня.
— В Эдеме никто не записывает деяния нашего мира? — повторил старый раввин, подняв брови.
Я снова задумался. Я отлично понимал, что должен говорить то, что знаю. Однако я не мог объяснить, откуда у меня это знание. Или это память? Я сказал по-гречески:
— Люди говорят, что это Енох, но Эдем пуст и будет пуст до тех пор, пока Господь не скажет, что весь мир снова станет раем.
Раввин вернулся к арамейскому языку:
— Почему Господь нарушил свое обещание царю Давиду?
— Господь не нарушил его, — немедленно ответил я. Это я знал давно и твердо. Мне даже не надо было задумываться над ответом. — Господь не нарушает обещаний. Престол Давида там…
Раввин заговорил не сразу. Молчали и остальные. Старые раввины на этот раз даже не переглядывались друг с другом.
— Почему на престоле нет царя из рода Давидова? — спросил раввин громче, чем раньше. — Где этот царь?
— Он придет, — сказал я. — И дом его будет вечен.
Лицо раввина смягчилось. Он снова заговорил тихим голосом.
— Не плотник ли построит этот дом? — проговорил раввин.
Смех. Старики засмеялись первыми, потом — мальчики, сидевшие на полу. Но старый раввин не смеялся. Я заметил, как по его лицу скользнула печаль, но потом она исчезла, и раввин ждал моего ответа, глядя на меня добрыми глазами.
Лицо мое пылало.
— Да, ребе, — выпалил я. — Плотник построит дом царя. Плотник всегда нужен. Даже сам Господь время от времени становится плотником.
Старый раввин удивленно смотрел на меня. Все вокруг зашумели. Мой ответ никому не понравился.
— Объясни, что это значит, — велел мне раввин на арамейском языке.
Я припомнил слова, что не раз говорил мне Иосиф:
— Разве не Господь сказал Ною, какого размера должен быть ковчег и из какого дерева его строить? Разве не Он сказал, что ковчег нужно осмолить внутри и снаружи, не Он ли сказал, какой высоты сделать ковчег и где Ной должен прорубить окно, а где дверь, с точностью до локтя?
Я остановился.
Лицо старейшего из раввинов медленно осветилось улыбкой. Больше я ни на кого не смотрел. Было тихо.
— И разве не верно, — продолжил я на нашем родном языке, — что Господь сам послал пророку Иезекиилю видение о новом храме, определив размеры галерей, и колонн, и ворот, и алтаря, показав, как все должно быть сделано?
— Да, это верно, — улыбался старый раввин.
— И еще, господин мой, — не умолкал я, — разве не Премудрость сказала, что, когда Господь создавал мир, Премудрость была там как главный работник, и если Премудрость не есть Господь, что тогда Премудрость?
Тут я умолк, удивившись собственным словам. Не знаю, откуда они взялись. Но потом я продолжил:
— Ребе, разве Навуходоносор не отправил плотников в Вавилон вместо того, чтобы убить их, потому что они знали, как строить? И когда Кир, царь персидский, повелел, что мы можем вернуться, плотники пошли домой строить храм, как указано это было Господом.
Тишина.
Раввин отступил. Я не мог понять выражение его лица. С опущенной головой я стал мучительно перебирать, что я сказал не так.
Не выдержав, я снова заговорил.
— Почтенный ребе, — сказал я, — со времен Синая там, где Израиль, там и плотник — плотник, чтобы построить скинию. И не сам ли Господь сказал нам, каковы должны быть размеры скинии, и…
Наконец раввин остановил меня. Он засмеялся и поднял руку, призывая меня и всех остальных к тишине.
— Это хорошее дитя, — произнес он, глядя поверх меня на Иосифа. — Мне нравится этот ребенок.
Остальные старики закивали, увидев, что кивнул старейший из них. Снова зазвучал смех, но не громкий хохот, а тихое посмеивание, бегущее по комнате.
Старый раввин указал на пол прямо перед собой.
Я уселся на циновку.
Раввин побеседовал еще немного, дружелюбно и спокойно, с Иаковом и другими мальчиками нашей семьи, но я уже ничего не слышал. Я знал только, что худшее позади. Сердце мое билось так громко, что я не сомневался, этот стук слышали все. Слезы я так и не вытер, но плакать перестал.
