к насилию, даже не угрожал никому причинить вред, так что его преступления классифицируются судьей как простая кража, максимальное наказание – пять лет тюрьмы.
Присяжные уменьшают срок до четырех лет, в них входит год и три месяца, которые он уже отсидел. Брайтвизеру также предстоит выплатить многочисленные штрафы музеям и галереям – в общей сумме несколько сотен тысяч долларов, но все же не миллиарды. Судебные репортеры называют приговор умеренным до мягкого, однако Брайтвизер считает себя облапошенным. Он так понял со слов полицейских инспекторов, что его чистосердечное признание будет вознаграждено, все ограничится отбытым в предварительном заключении сроком, не больше, и его отпустят сразу в зале суда. Мейер и фон дер Мюлль, впрочем, лишь делали некие соблазнительные намеки на это, но никак не утверждали наверняка. Когда его выводят из зала суда, чтобы везти в тюрьму, Брайтвизер, ища утешения, высматривает на галерее своего отца и в первый раз в жизни видит, что отец плачет.
Его содержат в огромной исправительной колонии в сельской местности Швейцарии, ему разрешено работать: он разбирает старые компьютеры, вынимая из них пригодные для повторного использования детали. Он получает маленькую зарплату; впрочем, все заработанное идет на выплату штрафов. Отец продолжает навещать его дважды в месяц по воскресеньям. На суде Брайтвизер возмущался, что пресса невероятно раздула стоимость украденного им, однако в тюрьме сумма в два миллиарда долларов вызывает к нему уважение, так что он больше не оспаривает ее.
Проходит его тридцать второй день рождения и третье Рождество за решеткой, начинается 2004 год. Он открывает для себя спорт, который до сих пор презирал: пинг-понг. Слишком застенчивый, чтобы мыться нагишом, как все, он принимает душ в белье. Срок его заключения и все суммы штрафов оставлены без изменения апелляционным судом. Всего одно письмо от Анны-Катрин, которое дало бы ему знать, что она все еще рядом, принесло бы ему несказанное облегчение. Но письма нет.
13 июля 2004 года, спустя почти три года с того дня, когда он отправился в Швейцарию с Анной-Катрин, чтобы она стерла его отпечатки пальцев в Музее Вагнера, его перевозят обратно во Францию. Его транспортируют в автозаке, он жалуется, что его руки слишком туго стянуты за спиной и наручники впиваются в запястья. Автозак проезжает недалеко от дома матери, и ему становится еще хуже. Отец рассказал ему новость: из-за его ареста мать уволили с работы, а поскольку никаких особых сбережений у нее не было, ей пришлось продать дом с мансардой и переехать к престарелым родителям.
Брайтвизер заперт в переполненной тюрьме где-то под Страсбургом, в кишащей тараканами камере вместе с двумя другими сидельцами; он рассказывает про засохшие экскременты на стенах. В Швейцарии охранники обращались к нему «мистер Брайтвизер». Во Франции его вызывают по тюремному номеру. Все же он узнает хорошую новость: грядущий суд над ним будет последним – другие страны, чтобы сберечь время и деньги, объединились с Францией.
Проходят две неприятных недели, а затем Брайтвизера без всякого предупреждения заковывают в наручники и выводят из камеры, гонят вверх на несколько лестничных пролетов в кабинет французского следователя, который ведет его дело, Мишель Ли-Шааль. Здесь также присутствует парочка юристов и – все его внутренности сжимаются в комок – Анна-Катрин.
Он обращается к ней, но она не отзывается. Она просто смотрит прямо перед собой, ведет себя едва ли не как робот. С него снимают наручники, и все усаживаются. Следователь объясняет, что она устроила эту встречу, поскольку заявления для полиции, сделанные Брайтвизером в Швейцарии и Анной-Катрин во Франции, не сходятся, и она хотела бы все прояснить.
Но Брайтвизер почти не слушает. Он весь сосредоточен на Анне-Катрин.
– Почему ты не давала о себе знать? – выпаливает он.
За нее отвечает следователь. Анне-Катрин было запрещено, под страхом заключения в тюрьму, поддерживать с ним какую-либо связь, вплоть до этого момента. При этих словах Анна-Катрин поворачивает голову и бросает на него нежный взгляд, который просто погружает его в нирвану после столь долгого пребывания в тюрьме. Она по-прежнему с ним.
Пока его допрашивали и Мейер, и фон дер Мюлль, Брайтвизер постоянно пытался, как он это называет, «сгладить все углы в ее роли». Да, Анна-Катрин сопровождала его почти при всех музейных кражах, однако ее никогда не бывало рядом в сам момент преступления, а он никогда не внимал ее мольбам остановиться. Однако сама Анна-Катрин во время допросов приукрасила правду еще сильнее, почти до полной неузнаваемости, попросту отрицая все подряд.
– Я вообще не знала, что он крадет в музеях, – заявила она полиции. Она сказала, что почти никогда не поднималась в мансарду. – Мы проводили время в других комнатах в доме. – Домашнее видео, доказывающее обратное, детективы проморгали и в качестве доказательства не использовали.
Но почему же, спрашивает в изумлении французский следователь, версии Брайтвизера и Анны-Катрин настолько расходятся?
– Я не могу этого объяснить, – говорит Анна-Катрин. – Это просто катастрофа.
Следователь поворачивается к Брайтвизеру и спрашивает у него, почему их истории настолько не совпадают.
После короткого размышления Брайтвизер, который успел выработать стратегию, отвечает.
– Это я виноват, – говорит он. Он подзабыл подробности. А правду говорит она. – Анна-Катрин никогда не была моей сообщницей. – Они вообще редко бывали в музеях вместе, утверждает он.
Следователь ударяет кулаком по столу, после чего Брайтвизер затыкается и больше ничего не говорит. Он ни разу не сказал ничего, что подставляло бы под удар Анну-Катрин, и ни его, ни ее адвокат не удосуживаются как-то изменить записи. Следователь, видя, что окружен лжецами, выталкивает всех из своего кабинета.
В коридоре Брайтвизер надеется улучить момент, чтобы поговорить с Анной-Катрин наедине. Их лица в нескольких дюймах друг от друга. Она задевает его рукой. Может быть, она подтвердит свою привязанность к нему или поблагодарит за трюк, который он только что проделал перед следователем. Может, они поцелуются. Однако шансов ничтожно мало, поскольку его уже уводят.
Но уже в камере тот момент в коридоре так и вертится в голове, аромат ее духов не покидает Брайтвизера. Он любит ее. Это он знает наверняка. Они прожили вместе десять лет, и он чувствует, что они еще будут вместе. Эта мысль греет его в четвертое Рождество за решеткой и вплоть до шестого января 2005 года, дня, когда начинается суд над ним во Франции.
На этот раз, в отличие от Швейцарии, он входит в отделанный деревянными панелями зал суда в Страсбурге в сером костюме «Ив Сен-Лоран» и голубой рубашке, правда без галстука и в наручниках. В зале по меньшей мере двадцать фотокорреспондентов,
