ним всю войну. Мы жили неподалеку от города Карлскруна, на берегу моря. Как сейчас помню запах морской соли и свежего дерева, гниющих водорослей, выброшенных на сушу и рыбы, особенно весной.
- Ты не желал служить?
- Не то чтобы… Я делал большие успехи в языках, алгебре и механике, чем в фехтовании, верховой езде и танцах, но военная жизнь издалека казалась мне интересней. Я просто не знал ее. Сейчас-то я понимаю, что не отказался бы стать помощником у ученого, если бы мог начать все сначала, и мне вновь было бы пятнадцать лет, но тогда я даже и не мог подумать, чтобы свернуть с намеченного отцом пути.
Он опять замолчал и неожиданно добавил:
- Хозяйская дочь очень похожа на мою сестру. Такая же добрая и славная.
- У меня тоже была сестра, - серьезно добавил Диджле. – Я очень ее любил.
- Любил?
Осман нехотя кивнул.
- Она неправедно умерла, - пояснил он и помрачнел. – Я хотел наказать виновника. Но мне пришлось бежать.
- Удивительно. Бог точно делал нам судьбу с одного слепка.
- Не Бог. Аллах, - с досадой поправил его Диджле. – Ты хороший человек, но неверный. Не желаешь признать истины. А ты тоже бежал?
Лисица кивнул.
- Давняя тяжба довела моего отца до могилы, - сказал он, пропустив мимо ушей османскую ересь, хоть и зудело возразить. - После визита человека, который желал отнять нашу землю. А потом его тоже нашли мертвым. Он был важной птицей.
- Птицей? – растерянно переспросил Диджле.
- Здесь так говорят, когда хотят сказать о ком-то знатном. Только не вздумай назвать кого-нибудь так в лицо!
- А-а, - Диджле ничего не понял, но сделал важное лицо. – Это ты его убил?
- Я хотел, и все посчитали, что это моих рук дело. Но я не знаю, кто настоящий убийца. Тем не менее, мне пришлось бежать. Сначала я думал отсидеться где-нибудь в глуши, но поднялся такой шум, что никак нельзя было оставаться в Швеции. Если бы не сестра и ее муж, меня бы, наверное, быстро бы поймали и казнили. Но они помогли мне уехать в Данию. Там меня первым делом обокрали и чуть было не убили. Только я оказался живучим.
- Тогда ты стал бродягой? Это недостойно человека знатного.
- С одной стороны, так. А с другой – я попробовал заявить в приемной одного господина, что дворянин и ищу убежища. Сказать, что случилось? За мой шведский говор мне всыпали палок, а за то, что я здесь, в Дании, без документов, чуть было не посадили в тюрьму. Я вовремя сбежал, - пояснил Лисица. – Это был второй урок, который я усвоил на чужбине, и решил, что нет смысла никому рассказывать о своей судьбе. В те дни и появился Лисица вместо Йохана фон Фризендорфа.
Диджле промолчал. Он бы не смог отказаться от своего имени и вести порочную жизнь, подобно названному брату. Впрочем, он не мог его судить; это было бы черной неблагодарностью к тому, кто спас его дважды. Лисица тоже замолк и глядел себе под ноги; он не хмурился, но весь отстранился, будто полностью оказался в своем прошлом. Узел из семи кос на его затылке подпрыгивал при каждом шаге, и Диджле подумал, что названный брат все-таки доверяет ему, раз поделился самым сокровенным.
Глава 17
Дорога до города заняла несколько дней. Им повезло пару раз сговориться с местными о провозе и значительно облегчить путь. Что и говорить, лежа на сене в телеге, путешествовать было куда как приятней! Встречные влахи косились на Диджле недобро, но Лисица всякий раз говорил, что это святой человек, который едет из самой
Аравии принять христианство, и наивные люди преисполнялись уважением и даже стремились угодить осману, отчего тот смущался, не понимая, за какие заслуги к нему изменилось отношение.
В городе Лисица первым делом отвел османа к цирюльнику, и тот умело лишил его любовно лелеемой бороды. Уши у Диджле неприлично оттопырились, и теперь-то стало ясно видно, что ему не исполнилось и двадцати. Осман перенес унизительную процедуру с достоинством, хотя так крепко сжимал кулаки, что цирюльник старался держаться от него подальше, когда спрятал свою бритву. Он побрил и расчесал и Лисицу, и на это ушло едва ли не полдня, но, когда напуганный работой цирюльник от отчаяния заикнулся о том, чтобы остричь господина или побрить ему голову, Лисица посулил ему флорин, коль тот сможет оставить волосы на месте. С хвостом, связанным черной лентой, как носили здесь многие, названный брат неожиданно изменился, и Диджле дивился тому, как поменялись его манеры, и из речей исчезла простота.
В лавке, торгующей платьем, они провели еще полдня, пока на османа подбирали европейскую одежду. Несмотря на свой затрапезный вид, названный брат нахально уселся в мягкое кресло для важных гостей и гонял хозяина и всех его помощников приносить самые лучшие одежды, которые у них найдутся. Диджле стоял неподвижно, пока его обряжали то в одно, то в другое, и всякий раз покрывался холодным потом, когда ему подносили большое зеркало. Смотреть на себя было противоестественно, стыдно; бритый и стриженый смуглый юноша в европейской одежде казался незнакомцем, да только бежать от данного слова было некуда.
Лисица, назвавшись Йоханом Фризендорфом, снял комнату у главной площади. Любопытствующий хозяин, то и дело потирая шею, ненавязчиво попытался выведать у него:
