ибо:
1) жизнь коротка;
2) он член императорской семьи, а революция не за горами.
Он бросился к мама́.
— Август Фёдорович говорит, что ты вполне готов слушать географию и историю на немецком, — сказала мама́, — просто ленишься.
— Когда я последний раз ленился! — воскликнул Саша.
— Не ленишься в том, что тебе интересно, — сказала мама́, — Но иногда надо сделать над собой усилие.
— Но я не знаю немецкого! — возмутился Саша.
— Август Фёдорович говорит, что знаешь достаточно.
Гримм, значит. Ну, да, не стоило демонстрировать окружающим (то есть Володьке и Гогелю) вопиющее незнание английского Гриммом.
Тем временем Саше пришло письмо от Пирогова с рассказом о том, что Склифософский прислал бактерии из гноя и мокроты больных воспалением лёгких, и что по его чертежам сделали термостат. И что соскоблили плесень в отделении гнойной хирургии и пытаются вырастить.
Саша предложил назвать первые стафилококками, а вторые пневмококками, но просто не мог не излить душу по поводу немецкого.
Ответ от Николая Ивановича пришёл к концу сентября.
'В 1828 году при Дерптском университете открылся институт, куда направлялись наши выпускники для подготовки к профессорскому званию, — писал Пирогов. — Из Петербурга, Москвы и Харькова. После экзамена в Санкт-Петербургской Академии наук и ваш покорный слуга был туда командирован.
Профессора наши были из прибалтийских и германских немцев, так что все лекции нам читали на немецком языке.
Товарищ мой, с которым я делил комнату, Фёдор Иванович Иноземцев, будущий профессор Московского университета и блестящий врач, говорил мне, что на первой лекции понял ровно одно слово «zwischen» (между) и то по соображению.
Фёдор Иванович был лучшим из нас, остальным приходилось ещё тяжелее.
Но все свободное время мы посвящали немецкому и, наконец, достигли успехов'.
«Ну, да! — подумал Саша. — Зажравшимся принцам создают совершенно тепличные условия. Целый год учили немецкому прежде, чем читать на нём лекции. Не то, что бедным людям из народа, вроде дворянина Пирогова».
И Саша понял, что от участи тратить всё свободное время на немецкий он не отвертится.
Решение проблемы оказалось не таким уж сложным: он уговорил присутствовать на лекциях Гогеля, который работал переводчиком и правил его полные ошибок записи на немецком, а Саша снабжал каждую лекцию колонкой новых немецких слов с русскими значениями.
Никса, Саша и Володя обедали вместе. За обедом разрешалось говорить только по-французски, по-немецки или по-английски, а кто заговорит по-русски, должен был заплатить пятачок в пользу бедных.
То и дело кто-нибудь ошибался, и по тарелке звенела очередная штрафная монета под дружный смех присутствующих.
Саша предпочитал английский и ошибался меньше всех.
— Та-ак, — наконец, протянул Никса, — Сашка, между прочим, тебе немецкий надо учить. Я тебе приказываю говорить только по-немецки.
И выделил интонацией слово «приказываю». Саша и не сомневался, что Никса помнит о его присяге на гауптвахте. Нашёл для чего использовать!
И перешёл на ломаный немецкий, что смешило Никсу даже больше запрещённых реплик на русском языке.
Протоирей Рождественский, сменивший доброго Бажанова в должности преподавателя Закона Божия, был некрасив: огромного роста, сухощав с жидкой и длинной бородой, широким, расплюснутым носом и лицом, покрытым красными пятнами.
Однако был популярным проповедником, и его пастырские речи выходили отдельным сборником. Во время речи, произнесенной в 1850 году перед выпускниками Дворянского полка, присутствовал папа́, тогда бывший цесаревичем. Он был столь впечатлён, что разрекламировал Рождественского своему отцу — Николаю Первому.
Дедушка прочитал сборник проповедей и ему понравилось.
И надо заметить, что и Закон Божий, и Священная история оказались в устах Рождественского даже увлекательными. Да и что бы древние легенды не послушать?
Ловить на противоречиях, вроде «зачем надо было сажать в Раю Древо познания и тут же запрещать им пользоваться», Саша пока не решился. Довольно было нервной реакции Гогеля на словосочетание «мистическое словоблудие».
Интересно Рождественскому передали?
Была одна история, которая заставляла считать Рождественского то ли трусом, то ли воплощением честности, то ли законченным формалистом.
Примерно 10 лет назад тётя Мэри, то бишь Великая княгиня Мария Николаевна пригласила отца Иоанна ко двору для обучения своих детей. По совместительству Иоанн Васильевич стал тётиным духовником, а это был как раз тот период в её бурной жизни, когда она бросила мужа герцога Лейхтенбергского и увлеклась графом Строгановым. Правда всё было тихо, Николай Павлович, видимо, не знал, а сын Евгения Богарне с истинно французским благородством младших детей признавал, при этом замечая, что «на пиру не присутствовал». После его смерти тётя Мэри попросила Рождественского тайно обвенчать её со Строгановым. И он отказал, полагая, что тайный брак в принципе неприемлем. Место у Марии Николаевны он тут же потерял, зато не навлёк на себя гнев её отца, и довольно быстро получил место у брата, то есть императора Александра Николаевича.
Саше новый поп, скорее, понравился.
Будучи тёзкой одного из самых кровавых тиранов России, Иоанн Васильевич Рождественский не имел с ним ничего общего, не упрекал по мелочам и даже не был крайним ортодоксом, что так обычно среди православных священников, а его изложение было лишено риторических и напыщенных фраз.
Здесь надо заметить, что церковно-славянский, который Саше преподавал Грот, вовсе выпал из программы. Впрочем, полезность его была сомнительна.
Академик Михаил Васильевич Остроградский явился, как положено, в мундире тайного советника и при орденах: Владимира, Анны и Станислава. И грузно опустился в кресло.
Саше почему-то казалось, что в сюртуке он был бы органичнее. Когда-то Михаила Васильевича лишили степени кандидата наук и диплома об окончании Харьковского университета за непосещение лекций по богословию. Не должен такой человек любить мундиры.
Он так и не получил российскую учёную степень. Был вынужден уехать в Париж, закончил образование в Сорбонне и потом был приглашён в колледж Генриха Четвёртого сразу на должность профессора.
Осень вступила в свои права, накануне прошёл первый снег, который быстро растаял, Но было пасмурно, и по небу за окном ветер гнал клочья серых туч. И в учебной комнате в Зубовском флигеле Царского села было несколько сумрачно.
— Александр Александрович, не соблаговолите ли вы выйти к доске? — поинтересовался академик.
Саша соблаговолил, тем более что ему было дискомфортно сидеть в присутствии пожилого академика и более того самого Остроградского.
— Мои ученики от вас в восторге, — заметил академик, — и Ходнев, и Менделеев. И я помню ваши решения моих задач для выпускного кадетского класса. Это действительно впечатляет. Однако, высшая математика, это совсем другой уровень. По словам ваших
