ступенек винтовой лестницы, которая вилась вокруг маяка до самой его вершины. Если бы Иисус, каким нам его рисуют, не покинул мир таким молодым, а пожил с людьми еще пару десятков лет, в зрелые годы он бы выглядел именно так, как этот смотритель третичского маяка. Редкие длинные волосы, проникновенные глаза, дикорастущая борода, животик, выделяющийся на хрупком теле, узкие острые плечи. Был здесь и свой апостол, стоящий у подножья металлической лестницы с неверующим, заблудшей овцой.
— Дуомагуой Бркляциць, — представился смотритель, сходя с последней ступеньки на гравий. Он протянул руку Синише, но при этом смотрел куда-то вправо, мимо него. — Намбэ сиемь! — добавил он и толкнул Тонино локтем в спину, на что они оба засмеялись: Тонино несколько наигранно, а смотритель маяка совершенно искренне.
— Синиша Месняк, — машинально ответил поверенный, демонстративно глядя на верхушку маяка. Рукопожатие смотрителя было необычным: деликатное, но в то же время сильное. По фамилии было абсолютно ясно, что тип — неместный на этом смеральдичско-квасиножичском острове, а по его рукам и рукопожатию можно было заключить, что он никогда не работал ни в каких шахтах. Наконец, его манера отводить взгляд могла быть признаком шизофрении. Синишу моментально оставило его плохое настроение. Он почувствовал давно забытый порыв увидеть нового знакомого насквозь, оголить его и незаметно поставить ему мат в три хода.
— Вы первый смотритель маяка родом из Лики, с кем мне довелось познакомиться, — сказал он как бы невзначай, когда они заходили в небольшой двухэтажный дом рядом с маяком. — Брклячичи ведь из Лики, не так ли?
— Тоак… — ответил односложно Брклячич, расставляя стулья вокруг стола в крохотной кухне и изображая абсолютную незаинтересованность.
— И наверняка все они говорят на штокавском диалекте, личане как личане, да?
— Ши, какж еще им гуоворить?
— А не прекратить ли нам в таком случае страдать фигней и начать говорить как нормальные люди? А, господин Брклячич?
* * *
С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/Брк
Феноменально, не муож биливить! Домагой Брклячич, один из самых незаметных депутатов Сабора! Личанин, профессор математики в Карловце, доброволец во время Югославских войн, специалист по баллистике в артиллерии Хорватской армии, ярый приверженец идей Старчевича[19], закончил физико-математический факультет, прослушал курс общей лингвистики и фонетики… Особо того не желая, был внесен в список, а затем выбран депутатом Палаты общин. Наука прежде всего: исследования, анализ… Выше всего этого для него была — только Хорватия. Тем не менее, погруженный в размышления о какой-то математической проблеме из области теории вероятностей, когда он в номере отеля пытался вставить нитку в иголку, чтобы пришить к штанам пуговицу, он дважды не явился на голосования о каких-то важных законопроектах — а так как оба этих раза для кворума не хватало одного депутата, это спровоцировало незапланированные чистки в обеих палатах. Он получил выговор, а через некоторое время был назначен, представьте себе, седьмым поверенным на Третиче… Полгода он пытался здесь что-то сделать, но без особого энтузиазма. Потом сорвался, уехал в Загреб, подал в отставку, покрасил волосы, купил очки и бутафорскую бороду и, взяв с собой два чемодана, набитых книгами и чистыми тетрадями, вернулся на Третич. Все это по договоренности с Тонино. У него нет ни жены, ни детей — никакой родни. Никому на материке он не нужен, а здесь ему клево. Он обожает третичский диалект (и не желает разговаривать по-другому!!!), избегает смотреть людям в глаза, следит за маяком и решает какие-то теоретические проблемы с числами. Сумасшедший он или гений — увидим. Пока он мне кажется совершенно безумным. Каким, вероятно, кажусь ему я сам. И, возможно, не только ему.
Он пригласил меня прийти завтра утром, до семи, когда рассветает — хочет показать мне что-то важное. Без Тонино не пойду.
* * *
— И ты все это время его обслуживаешь? Вот так, за свой счет? — спрашивал Синиша у Тонино, когда они, еще затемно, шли через Пьоц.
— Ради бога, Синиша, отвечаю тебе в третий раз со вчерашнего вечера: я помогаю ему, как могу! Он хороший человек, честный и скромный, любит Третич и никогда никому не сделал здесь ничего плохого. Повторяю: да, я снабжаю его продуктами и предметами первой необходимости за свои деньги. Разве это запрещено?
— Нет, но… Разве тебе это не накладно?
— Нет… — Тонино остановился и придержал Синишу за локоть. — Слушай, я хочу сказать тебе одну вещь, если ты поклянешься, что ни за что не расскажешь об этом Домагою.
— Ой, блин! Ладно, клянусь.
— Кроме переводческого гонорара я также получаю зарплату смотрителя маяка. Когда у меня заканчиваются деньги, я снимаю немного с этого счета, а остаток перевожу на счет, который тайком открыл на имя Домагоя. Он об этом ничего не знает, для него деньги ничего не значат, но однажды они могут ему понадобиться.
— Погоди, парень, а почему ты получаешь зарплату смотрителя маяка?
— Потому что я действительно был смотрителем маяка, пока седьмой повери не решил окончательно переселиться на Третич. Я к тому времени был сыт этой работой по горло, так что мы быстро договорились.
— Что же, — перебил поверенный своего переводчика, — он там включает-выключает, а ты получаешь бабки?
— Я ничего не получаю, я же сказал, а перевожу их на его счет. Из этих денег я беру только тогда, когда мне очень нужно, чисто символические суммы: сотни три-четыре. Большая часть этих расходов компенсируется процентами, так как я ежеквартально перевожу часть накопленной суммы на вклад. Мне это посоветовала любезная работница почты. Представь, если однажды Домагой решит хотя бы одну из своих математических проблем и захочет уехать на материк, чтобы опубликовать открытие. Мне будет стыдно отпускать его в Загреб в таком виде.
— И он понятия не имеет об этих деньгах?
— Нет. Я расскажу ему, когда придет время. Ты сохранишь этот секрет?
— Сохраню, — ответил смущенно Синиша. — Какж еще! Пойдем дальше, чтобы не опоздать ко времени. И все-таки, зачем он позвал нас в такую рань? Разве это не может подождать два-три часа?
— О, об этом я не имею права тебе рассказывать. Не обижайся, потерпи еще немного. Домагой сам тебе все покажет, все-таки это его тайна. Пошли.
Они заспешили по тропинке, обгоняя порывистый ночной ветер, который стал стихать, как бы пропуская их вперед себя, чтобы они первыми увидели эту невероятную тайну Брклячича, о которой он и так уже давно все знает. На первом этаже в доме Селима, на кухне, уже горел свет. Это Зехра моет стаканы и тарелки с прошлого вечера или они
