доказать, что это не так. А как доказать, не сказал. Бросил «финку» под ноги, понимай как хочешь…
— Ты как понял?
— Неважно, как я понял. Важно, как поняли пацаны. Он для них говорил. Тогда, когда Коля уже мертвый был… Пацаны поняли, что это я его убил.
— Что-то ты разговорился, чувак, — скривился Хома.
Кеша подавленно глянул на него. За нос его водят, пока только по кругу, а как раскрутят, так сдадут ментам на расправу. А вслед за ним туда же отправится и Феликс. Чтобы под ногами у старших братьев больше не путался. И команду его распустят.
— А зачем вам мое признание, если у вас есть свидетель?.. Или нет?
— Есть свидетель. И с долгопрудненскими мы разберемся, — Отшельник всем видом дал понять, что набрался терпения в разговоре с неразумным. — Но ты все равно должен пройти через ментовку.
— Не должен!
— Должен пройти и очиститься от подозрений. А мы сделаем все, чтобы это произошло как можно скорей… Или ты нам не веришь? — Отшельник, казалось, на самом деле готов был обидеться на Кешу за недоверие.
— Я никому не верю.
— Отца своего пожалей, мать. У них проблемы из-за тебя.
Кеша смотрел на Отшельника и хотел ему верить. Слишком уж он правильный мужик, столько в нем уверенности в себе и в других людях…
— Нет! — И все же он отказался принести себя в жертву.
— А вот это зря!
В тренерскую входил знакомый мент, тот самый, с бородавкой под ухом, который однажды пытался забрать его в отделение из школы.
— Майор милиции Гуров! — Он пристально смотрел на Кешу.
Ни капли страха в глазах, а ведь он в самом логове люберецкой братвы…
Кеша с презрением глянул на Отшельника, на его дружков. Ну какая это братва? «Шестерки» ментовские!..
— Гражданин Старков, вы задержаны по подозрению в убийстве!
Гуров предостерегающе качал головой, доставая наручники. Он мог этого и не делать, Кеша и без того понимал, что сопротивление бесполезно. И Отшельник против него, и Хома, и все. Выход заблокирован, уйти невозможно, остается уповать только на милость правосудия. Что запястье не сломают, когда будут надевать наручники, что в теплую камеру определят, обедом накормят. А о свободе думать бесполезно. Не выпустят его. Рано или поздно осудят. Убийство Коли, покушение на Феликса, меньше пятнадцати лет не дадут. Лет в тридцать можно будет выйти на свободу. Но тридцать — это еще не старость, можно будет начать жизнь заново.
Впрочем, новую жизнь можно было начать прямо сейчас. Ячмень, например, уверял, что и в тюрьме есть жизнь, Кеша даже пытался в это поверить. Срок долгий, на одной ноге не отстоять, значит, нужно врастать в эту жизнь всеми корнями. Крепко врастать, основательно, с этой мыслью Кеша и ехал в зарешеченном «собачатнике» «уазика». И с этой мыслью входил в кабинет следователя, где его уже ждали. С этой же мыслью отвечал на все вопросы твердым «нет». Не убивал, не покушался, а кто это сделал, без понятия.
— Вы должны понимать, что у нас имеются веские доказательства вашей вины, суд примет их во внимание, вас ждет пятнадцать лет лишения свободы.
Следователь прокуратуры годилась ему в матери, но старательно обращалась к нему на «вы», усиливая тоску и безнадегу.
— Я все понимаю, — уныло сказал Кеша.
Он заставлял себя думать о том, что в кабинете горячие батареи, значит, и в камере будет не холодно. И кормить его там будут, и спать он сможет, если повезет, на мягком, хотя и голом матрасе. И завтра у него будет еда, тепло и крыша над головой, и послезавтра. От этих мыслей на глазах выступали слезы, но сдаваться Кеша не собирался.
— В вашем возрасте, Иннокентий, сотрудничество со следствием может снизить срок наказания до десяти лет, — увещевала женщина. — Сейчас вы чистосердечно признаетесь в содеянном, расскажете, как все было…
— Ничего не было. Не убивал я Кирпичникова… А нож в моей комнате… Почему на ноже нет моих пальчиков?
— Вы могли их стереть.
— Да пошли вы!
В момент убийства Агния находилась на даче, может, она и не видела, как Феликс шел за Колей, но могла хотя бы пролить свет на события. Но Кеша не стал ничего говорить. Агния и без того под ударом, Феликс окончательно раздавит ее, если она хоть слово скажет против него. И никто даже не подумает ее защитить. А Кеша не сможет. Он может только молчать, чтобы не подставлять ее.
И он молчал, ни про Феликса не сказал, ни про Агнию, ни в чем не сознался и прямиком из прокуратуры отправился в КПЗ, в преддверие тюрьмы.
Это была уже самая настоящая камера, а не «аквариум» со скамейками перед дежурной частью. Сваренные из железа нары с дощатым настилом и тощими грязными матрасами на них. Зарешеченное окно, умывальник, унитаз в постамент с двумя ступеньками. И два типа с корявыми физиономиями, в которых он должен был разглядеть хотя бы намек на смысл своей новой жизни.
— Всем здрасте! — постарался улыбнуться Кеша.
— Здрасте нам с кисточкой, пряничек нарисовался!
С нар поднялся худощавый, с вытянутой головой тип. Хлипкая растительность на голове, возрастные морщины на лбу, выпученные глаза, кривой нос, зубы вроде бы не гнилые, но запах изо рта только держись. Он возбужденно, с интересом рассматривал Кешу, даже руку протянул, чтобы ущипнуть его за щеку. Пришлось немного отступить.
— Сколько лет? — спросил второй.
Этот покрупней, и лицо пошире, глаза маленькие, глубоко посаженые, нос картошкой, зубы желтые от табака, верхняя губа тонкая, нижняя толстая.
— Вот я и говорю, мусора беспредел творят, малолетку да к уважаемым людям, нельзя.
— А мы уважаемые люди? — спросил кривоносый.
Он снова протянул руку, чтобы ущипнуть Кешу за щеку, но нарвался на жесткий захват.
— А ты что, пидор?
— Че?! — вскинулся арестант, вырывая руку из захвата.
— Да ведешь себя как пидор!
— Ты слышал?
Кривоносый повернулся к своему дружку, обращаясь к нему за сочувствием, на самом деле он готовил внезапный удар. Но Кеша его просчитал. Вовремя поставил блок и пробил в живот, да так сильно, что бедолагу скрутило в бараний рог. Пришлось хватать его под мышки и усаживать на нары.
К тому времени с нар соскочил толстогубый. Кеша встретил его в боксерской стойке, поигрывая плечами, кулаками.
— Эй, уважаемый, тебе тоже прикурить?
— Ты что, этот… из люберов? — замялся мужик.
— Я из нормальных пацанов. Не беспредельщик, на людей как пес не бросаюсь. Но если ты хочешь, давай!
Толстогубый ничего не сказал, сдал назад, вернулся на свое место.
