Помещение, куда они вошли, не походило на обычное жилье. Налево и направо от парадного входа, поднимаясь, описывали полукружия широкие лестницы, накрытые бордовой дорожкой из шерсти. Между лестницами в квадратном обрамлении из серого мрамора — бассейн, посреди бассейна густым снопом поднимались тонкие струйки фонтана. От бассейна веяло свежестью. Посидеть бы около...
Наверху, на площадке между лестницами, в больших кадках разрослись китайские розы, кактусы, рододендроны, фикусы, азалии. Они стояли двумя рядами, между ними было оставлено для прогулок узкое подобие тропинки. В прогале между азалией и фикусом был поставлен короткий диван из неошкуренных жердей тиса. Диван был сделан недавно, бурые торцовые спилы еще не потемнели, выглядели свежими.
С площадки через открытую резную дверь они шагнули в большую комнату. Вдоль окон стояли массивные пни с наброшенными на них темно-бурыми медвежьими шкурами. Тянулся грубо сколоченный, а все же выскобленный до желтизны стол. Ножки стола были кривыми, с белыми спилами сучков и отставшей, кое-где потрескавшейся корой. В углу стояло громоздкое сооружение из подогнанных друг к другу палок, переплетенных желтыми и красными ветками песчаной шелюги. Грубые палки из досок были уставлены кувшинами, кружками, тяжеловесными тарелками — все из грязно-рыжей керамики. Сработано под старину. Скорее всего, это было особое помещение — для приемов. Не могло постоянно обедать здесь столько человек, сколько стояло пней. Тогда это было бы похоже на респектабельный зал ресторана. А где эти люди?
Гровс встретил Ивана Андреевича широким гостеприимным жестом — проходите, пожалуйста, наконец-то дождались вас. На нем был светло-серый костюм из тонкой шерсти, белая, с расстегнутым воротником рубашка. Тяжело склонив вперед крупную голову и с каждым шагом будто склевывая что-то в воздухе массивным вислым носом, он прошел к дальнему концу стола — там уже стояли приборы.
Рядом с Гровсом Иван Андреевич выглядел щеголеватым молодым мужчиной: в меру подтянутый, при галстуке, еще не остывший после прогулки и занятий с гантелями и потому — с раскрасневшимся лицом.
Сиротливо, словно стыдясь своей малочисленности, лежали на столе недалеко друг от друга две салфетки. Рядом с ними на маленьком кусочке огромного пустого стола так же неуютно выглядели несколько тарелок, вилок, салатница, прибор с перцем, горчицей и солью.
— Рад видеть вас, господин Петраков. Прошу извинить, но нашу встречу я бы не хотел омрачать воспоминаниями о недавнем инциденте у ворот. Вы — умный человек, должны понимать, что, как говорится, лбом стену не пробьешь. Не будем вспоминать, хорошо? Легче станет в беседе, интереснее.
— Как вам угодно, господин Гровс.
— Ну зачем так?.. Давайте проще.
— Хорошо, господин Гровс.
Они сели рядом. Гровс предложил салат. Иван Андреевич сдвинул через край несколько зеленых листьев.
— Виски? Водки? — заботливо пробубнил Гровс, глядя на Петракова.
— А если вообще без этого? — спросил Иван Андреевич жестко, и Гровсу стало ясно: гость пить не будет.
Иван Андреевич на своей тарелке перекладывал зеленые листья с места на место; Гровс смотрел то на бутылки, стоявшие на плетеном столике у окна, то на деликатного Ивана Андреевича.
— Что ж, обойдемся. Я-то думал, уважаемый профессор, просто побеседуем...
— Как это «просто»? Ни о чем?
— Понимаю ваше беспокойство, господин Петраков. Не будем играть в кошки-мышки. Вы, разумеется, догадались, что я знаю о переговорах с вами Уоткинса и Жака. Это естественно. Они выполняли мое распоряжение.
— Благодарю за откровенность.
Гровс перестал есть, поднял голову. Массивное лицо его выражало суровую решимость.
— Не положено мне развязывать язык. Но прямо скажу — деваться некуда. Да и вам я почему-то доверяю... Одно условие: как бы ни сложились наши общие дела и наши личные взаимоотношения, вы никогда, никому ни слова о том, что я сообщу. Хорошо? Я вынужден сказать важное, иначе сомнения заедят вас, многое испортят. А пользы от этого никакой.
— Уже неправда, господин Гровс. Если вы будете говорить мне такое, чего нельзя, не имеете права, то лишь по одной причине: вы уверены, я отсюда никогда не выберусь. Следовательно, мое общение с людьми из открытого мира невозможно.
— Что ж... Отчасти так, не скрываю. Но вы перехлестываете. Держать вас взаперти никто не намерен.
Иван Андреевич разглаживал ладонью салфетку около своей тарелки.
— Хорошо. Допустим, что это так.
— Это действительно так, господин Петраков. Сделали бы в научном Центре что требуется, и на том конец. Жили бы в свое удовольствие, здоровье сохранили бы. Если, конечно, сможете сделать что-то полезное с тем же солдатом.
— Вот в этом, господин Гровс, и сложность. Наверное, не смогу.
— Что вы!.. В опубликованных работах вашей лаборатории много общего с нашими экспериментами. Вы пытаетесь скрыть свои знания?
— Давайте об экспериментах пока не говорить. Скажите, чем объяснить такую, на мой взгляд, несуразность. Дело, которое проводится в вашем научном Центре, очень серьезное. А специалистов для работы пригласили, мягко говоря, посредственных. Я сужу по словам господина Сенье, Неужели вы, ваше ведомство не знаете, кто есть кто? Не верится.
Гровс недовольно засопел. Все-таки принес бутылку виски, плеснул в широкую стопку с короткой ножкой, похожую на круглую пепельницу, и выпил.
— Подобные разработки, как на Талуме, мы ведем довольно широко и в других местах. Если б вы знали, сколько требуется специалистов!.. Но — не просто специалистов, прежде всего нужны верные люди, потом уж речь об их квалификации.
— Молчальники нужны? — усмехнулся Иван Андреевич.
Гровс будто ничего не слышал. Он вертел в руках стопку, ногтем царапал по ее выгнутой поверхности. Потом перевернул и начал считать упавшие в ладонь капли.
— Мы говорили о специалистах... Нужных людей чаще всего находим среди так называемых неудачников. Они, как правило, на все готовы. А это для нас очень важно... Вы уже знаете, что главное в нашей работе делается на материке. Теоретическая часть, всевозможные прикидки, подбор препаратов, технология. Сюда направляют все в разжеванном виде. Здесь большие знания не требуются... Не удивительно, что сюда попали Уоткинс и Жак.
— Хорошо, допустим, — не унимался Иван Андреевич. Недовольным остался он, недоговоренность чувствовалась в словах Гровса. — Здешним специалистам остается лишь фиксировать ход эксперимента — так явствует из ваших слов. Тогда зачем же нарушать естественный ход опытов, вмешиваться, зачем спешка? Меня вот в плен взяли...
— С вами, оказывается, трудно, — насупился покрасневший Гровс.
Иван Андреевич встал, готовый раскланяться.
