много думал о нем. Подрастает парень, а значит, приближается время выбора профессии, выбора жизненного пути... В судьбе человека многое зависит от него самого. И это многое прежде всего в том деле, какое выберет человек. И еще — в женитьбе. Что ни говори, без удачной, на всю жизнь, профессии, без постоянного и надежного, тоже на всю жизнь, друга — жены счастье невозможно. А без счастья Артемки Иван Андреевич уже не представлял благополучия всей семьи.
Тогда под ногами то и дело хлюпало, брызги попадали на плащ. Девушка в легкой, из искусственного меха, шубке, раскрашенной под пятнистую рысь, быстрым шагом обогнала Ивана Андреевича. Некоторое время шла впереди, потом, повернувшись, весело блеснула глазами:
— Не скажете, сколько сейчас времени?
— Скажу, — понял Иван Андреевич, что ей важны не какие-то минуты, а то, что на земле — весна, а вместе с весной наступило радостное ожидание счастья.
Он назвал время. Девушка засмеялась:
— Спасибо... Разве в этом дело?
Она прошла несколько метров рядом с Иваном Андреевичем, взглянула, окатив его взглядом больших смеющихся глаз.
Оставшись один, Иван Андреевич заулыбался. Весна... Хорошо-то как! А он еще не гулял этой весной с Марией. Дома прямо с порога он приказал Марии одеваться. И — немедленно! Она в тревожной спешке набросила легкое пальто, схватила зонтик. Уже на лестничной площадке уставилась в его глаза:
— Что случилось?
Он обнял Марию, начал целовать ее щеки, лоб, губы. Кто-то спускался по лестнице, звуки шагов гулко разносились по лестничному колодцу.
— Чудак... — поправляла Мария шляпу на голове Ивана Андреевича и уже сама целовала его, и будто не слышала приближающихся шагов.
Шел дождь. Под этим дождем они гуляли по темным улицам, счастливые, помолодевшие...
Ко многому привыкает человек. Но Иван Андреевич никак не мог свыкнуться с мыслью, что его держат в заточении, и не где-нибудь, а в научном Центре. Не мог, не в силах был. Ошибка, недоразумение — все еще возникали утешительные слова. Возникали беспомощно, ничем не подкрепленные на деле.
Жгучая тоска по дому, по работе, по всему родному и близкому не покидала его. Стал он жестче смотреть на кипу бумаг на письменном столе, на звенящую лаковым блеском округлость черепахи с дырками для карандашей и с лампочкой, вделанной внутри.
Безжалостней стал он относиться к себе. С негодованием, с противным ощущением безвольной слабости как признака заведомой обреченности на скорый распад его как личности вспоминал он дни недавней депрессии. Будто стремясь восполнить эти пропавшие дни, он с беспощадным упорством тренировал свое тело. Если гулять, то до онемения ног, если заниматься с гантелями, то до тех пор, пока и рук не поднимешь. С возрождением физических сил росла трезвость в оценке положения: отсюда не выбраться!.. Но тут же возникало упорное желание стать еще сильнее, чтобы в конце концов без посторонней помощи раздвинуть массивные серо-свинцовые ворота или пробить над головой купол...
Тропический ливень ослаб, впервые за утро к земле прорвалось ясное, промытое солнце. Купол без туч и водяных лавин был неинтересен. Иван Андреевич ловил себя на мысли, что он ждет особой, прополосканной дождем свежести после такого ливня, ждет встречи с оживленными воробьями на мелких, поблескивающих на мураве луках. Ему чудилось, что на перекрестке, уже недалеко от квартиры, появился легкий ветер и даже донесся запах скошенной газонной травы.
«Отсюда не выбраться!» — напомнила о себе недавняя мысль. Вмиг исчезло и предчувствие встречи с воробьями, и запах несуществующей под куполом травы.
Улицы и дома городка виделись Ивану Андреевичу бесконечно длинными и высокими. Сплошные тюрьмы с белыми шторами на окнах. За этими занавесками тоже могут быть люди, на всех этажах каждого дома... Куда ни глянь от главной опоры до хмурого вулканического оцепления, в любую сторону накрытые куполом дома, дома... И все это отгорожено от людских глаз белыми шторами...
Да, отсюда не выбраться... Войдя в квартиру, он сбросил пиджак, снял галстук, потянулся к черным, из чугуна, гантелям — изнурительные, долгие упражнения обычно снижали нервную нагрузку.
В самый разгар занятий с гантелями затрещал телефон. Иван Андреевич вытер ладонью пот на лбу, досадливо поморщился. Трубку все же поднял. Это был Гровс. Он справился о здоровье, порекомендовал не очень-то увлекаться физическими тренировками. Все хорошо в меру.
— А почему бы нам не встретиться, господин Петраков? Это не обяжет ни к чему ни вас, ни меня. Если хотите, закажу самовар, чисто по-русски.
Иван Андреевич вздохнул. «А если не идти? — подумал он. — Разве тогда Гровс оставит в покое?» Не чаепитие, не жажда общения заставили Гровса позвонить Петракову — в этом Иван Андреевич не сомневался. Тогда что же?
— Где вам удобнее, господин Петраков? В моем служебном кабинете или на квартире?
«Он не допускает возможности отказа, такое это приглашение», — все еще раздумывал Иван Андреевич.
— Да-а!.. Вы еще не были у меня на квартире, не знаете, где я живу... Попрошу Регину встретить вас на улице. Договорились?
— Я вас понял, господин Гровс.
Хочешь или не хочешь — теперь уже не имело значения. Хорошую форму приказа придумал Гровс.
На улице, напротив дома, прогуливалась Регина. Она встретила Ивана Андреевича приветливой улыбкой, взяла под руку. В первую минуту он опешил — с чего бы это? Потом уж догадался: а с чего неожиданное приглашение на чаепитие? Видимо, оба явления одного ряда.
— Знаете, Регина, я ведь женат.
Неуклюже получилось у Ивана Андреевича. Он и сам уловил, пустые слева произнес, да и не к месту. Даже неловко стало, хотя, казалось бы, подумаешь — Регина.
Она засмеялась, повела плечиком: по-своему, слишком по-женски расшифровала слова Ивана Андреевича. И уже кокетничала, польщенная его вниманием.
— Это не имеет значения, господин Петраков.
Вот чего еще не хватало!.. Иван Андреевич вовремя спохватился, сдержал резкие слова: ни Регина, ни эта прогулка действительно не имеют никакого значения. Недовольный собой, он спросил официальным тоном:
— Господин Гровс еще кого-нибудь пригласил?
Регина удивленно вскинула брови:
— С нами нет господина Гровса, можно не говорить о господине Гровсе. Вы, господин профессор, оказывается, тоже ревнивец, как и он.
Голос, голос-то какой! Тон, каким она говорила! Будто знакомы-перезнакомы, будто путь в квартиру Гровса действительно интимная прогулка. Лучше уж совсем молчать. Иван Андреевич так и сделал: до самого подъезда Гровса не произнес ни слова.
