и я осознал, что у меня будет настоящая семья, то еще больше захотел. Я хочу, чтобы у моего ребенка было наше детство. А она не хочет. Она хочет купить участок на Кейп-Код. Вряд ли у нас когда-нибудь будут такие деньги. И вообще я не хочу там жить.
Беа не знала, что сказать. Она и забыла, что у него скоро должен родиться ребенок, что он почти женат, что он начинает новую жизнь, в которой для нее не будет места. Она хотела бы еще поговорить про Мэн. Наше детство, он сказал. Как будто они всегда жили вместе.
– А какое у тебя любимое воспоминание оттуда? – спросила она. – Какой момент из той жизни всегда с тобой?
Он улыбнулся, и вновь вернулся прежний Уильям. Изменилось не столько лицо – но вообще-то он стал красавцем, просто кинозвезда, – сколько повадка, как расслабленно он развалился на этой лавке в пабе.
– Не могу выбрать какое-то одно. Но вот первые, что приходят в голову: лежу на причале, весь выжатый, потому что обогнал тебя, или Джеральда, или лучше обоих, и чувствую теплое солнце на щеке. Мы жарим зефирки на костре, искры взлетают в ночное небо. Смотрю, как отец несет из лодки улов, а очки у него забрызганы морской водой. – Он помолчал. – И ты. Последнее лето.
– Да, – согласилась она. – Они все чудесные.
Беа посмотрела на него, он на нее, и каким-то чудом они вдруг оказались там, на острове, в их последней ночи. Они улизнули, когда все легли спать, и побежали по тропинке в лес. Он впереди, держа ее за руку. Примчались на берег, где она училась плавать, где вода чуть теплее, сбросили одежду на камни и вошли в море. Так холодно, что она зажимает рот рукой, сдерживая визг, но не хочет, чтобы он видел ее нагишом, поэтому как можно скорее спешит на глубину. Она заходит в воду по грудь, задерживает дыхание, зажимает нос и погружается с головой, а потом с хохотом выскакивает, дрожа от холода. Ладно, мы это сделали, еле выговаривает она, стуча зубами. А теперь пошли обратно. И они подгребают к берегу, и она украдкой косится на его тело, пока они заворачиваются в полотенца, и собирают разбросанную одежду, и потом одеваются, прикрываясь полотенцами.
На обратном пути, в лесу, она спотыкается о корень, оба шлепаются на землю и хохочут. Он садится, притягивает ее к себе, она забирается к нему на колени, и они оказываются лицом друг к другу. Но вокруг темно, над головами темные кроны деревьев. Густой туман. Не видно ни луны, ни звезд, и она не видит его лица. И не знает, улыбается ли он, и осторожно ощупывает его лицо пальцами. Скулы. Брови. Подбородок. Удивительно мягкая щетина. Родинка около глаза. Рот. Он улыбается. А потом и он касается ее лица, так же бережно. Она и не думала, что он может быть так нежен. Веко, а за ним другое. Уши. Нос. Они целуются, и он соленый на вкус, а потом она обнимает его за шею, а он ее за талию, и они сидят так – ее щека прижата к его шее, она чувствует его дыхание на своих волосах, – не шевелясь, откуда-то зная, что именно так все и должно быть, что все эти годы вели их именно к этому. К этому моменту. Этому восхитительному мигу.
Уильям
Он ехал сюда, в Лондон, не для того чтобы переспать с Беа. Он хотел лишь побыть рядом с ней. Но случилось то, что случилось. Они приковыляли домой, выпив слишком много вина, слишком много поговорив о прошлом, воскресив слишком много общих воспоминаний. И настоящее унеслось прочь и было забыто. Прошлое опутало их, поймало в свои сети. Роуз больше не существовало. Его отец был все еще жив. Они стали теми, кем были тогда. Подростки, жаждавшие познать и быть познаваемыми. Он неуклюже возился с застежками ее бюстгальтера, она нетерпеливо тянула узел его галстука. Он лихорадочно, отчаянно, исступленно хотел только поскорее проникнуть в нее, а потом хотел остаться там, уснуть, не выходя из нее. Но Беа поцеловала его в щеку и выскользнула из-под него, нежно сжав руку, словно извиняясь. Вскоре она уснула, а он лежал рядом и слушал ее дыхание, любовался ее обнаженным телом в свете уличных фонарей.
Когда утром он проснулся, на ее половине кровати остались только скомканные простыни, и он не сразу сообразил, где находится. В спальне помещались лишь кровать и маленький комод. В крошечное окно светило яркое, чересчур яркое утреннее солнце. Услышав шорох в дверях, он перекатился на бок и увидел Беа, полностью одетую, с листком бумаги в руках. Она заметно нервничала, как будто это она оказалась в незнакомой квартире.
– Что это там? – спросил он, натягивая простыню на грудь, вдруг почувствовав себя обнаженным. У них и вправду был секс? Или ему это только приснилось?
– Наш план на день, – сказала она. – Я хочу показать тебе Лондон. Мой Лондон.
Накануне вечером они говорили о том, как трудно понять чужое прошлое. Тогда, давно, она пыталась рассказать ему о своей жизни в Лондоне, но он никак не мог представить тот мир и через некоторое время решил, что она отпустила свое прошлое. И стала частью его мира, мира Грегори. А вот теперь он здесь, в ее доме, в ее мире. Роли поменялись.
Беа уже сварила кофе и налила ему чашку перед выходом из дома. Он смотрел, как она сидит за кухонным столом, как достает сахар и сливки, как кладет в тостер несколько ломтиков хлеба, как разрезает на треугольники намазанный маслом тост. Он потянулся обнять ее за талию, притянуть поближе. Она чмокнула его в макушку и выскользнула прежде, чем он успел ее удержать. Она так легко двигалась в таком маленьком пространстве.
А за окном стояло обычное утро вторника. Люди спешили на работу и по делам, мужчины выглядели неуклюже в строгих костюмах, лбы их блестели от пота. С хохотом пробегали дети. Женщины толкали громоздкие детские коляски. Ночью, кажется, прошел сильный дождь, на мостовой и на тротуарах блестели лужи.
После развода матери они переехали в свой старый район, и Беа повела Уильяма сначала к тому месту, где стояла раньше ее школа. Дом разрушило бомбой вскоре после того, как Беа уехала, но теперь здесь гордо высилось новое школьное здание. На стене, выходящей на спортплощадку, Беа показала кирпичи, которые сохранились от старого здания, их использовали в постройке нового,
