Даша резала овощи на доске.
— Даша, сделайте нам чаю с мёдом и малиной, — распорядилась Вера.
Даша тут же бросила нож и пошла исполнять.
Едва Даша наполнила обе чашки китайского фарфора ромашковым чаем и водрузила заварной чайник на попискивающий электросамовар, заскрипели ступени лестницы и в столовую спустился Пётр Олегович Телепнёв — муж Веры Павловны, отец Глеба, пятидесятилетний полный мужчина с мясистым, брылястым, толстогубым и всегда румяным лицом, широкой шеей, пристальными быстрыми глазами и развалом местами седеющих тёмно-каштановых волос. Он был в холщовой толстовке с засученными рукавами, в широких, также холщовых штанах и кожаных греческих сандалиях.
— Ну вот! — произнёс он рокочущим баритоном, снимая на ходу круглые очки в тонкой металлической оправе. — Слышу звуки самовара!
— Мы промокли с Глебушкой. — Вера накладывала сыну в розетку тёмного гречишного мёда.
— Рыбу ловили? — пророкотал Пётр Олегович, подходя и оглядываясь. — Как темно! Ну и ливень! Даша, зажги канделябр!
Он ступал косолапо, полными тяжёлыми ногами, которые плохо сочетались с его подвижным, живым и быстроглазым лицом.
Даша стала зажигать свечи стоящего на комоде канделябра.
— Двух окуней поймал, — сообщил Глеб, громко отхлёбывая чай своими обиженными, пухлыми губами.
— Молодец!
— Присоединяйся к нам, Петя.
— С удовольствием! — Он уселся за стол.
— Даша, подайте стакан Петра Олеговича.
— И огня сюда, огня!
Даша поставила канделябр на стол.
Несмотря на полноту и косолапость, Телепнёв делал всё своими белыми руками быстро и ловко. Дотянувшись, он взял Верину руку своей полной белой рукой с не по-мужски изящными, к ногтям сужающимися пальцами и быстро чмокнул запястье жены:
— Ты тоже ловила?
— Нет, я Глебушку встретила с зонтом. А Тимофей нас подвёз.
— Вот как! Успели? Увернулись? Эвон как льёт! — Пётр Олегович покосился на окна. — Внезапно небо прорвалось с холодным — пламенем и громом!
— И впрямь прорвалось. Потоп.
Вера стала наливать ему чаю в стакан в подстаканнике с советской космической символикой:
— Даша, ступайте к Фоке, вы там нужней.
Даша вышла.
— Ну вот. Сеть рухнула, — сообщил Телепнёв, тряхнув развалом прядей и принимая стакан. — Как всегда во время грозы. Раз — и нет! Словно в старые времена! Юймэй![25]
— Зато есть возможность почаёвничать, — улыбнулась Вера.
— О да, о да! Положи-ка мне, Веруша, медку.
Вера положила мёду, он взял розетку, сразу ополовинил её чайной ложкой и запил мёд чаем, зачмокал:
— Не могу вязать.
— Отдохни, Петя.
— Мы отдохнём, как говорили известные тебе сёстры… ммм… чудесная ромашка… аромат луговой… и мёд хорош.
— Это не с ярмарки, а наш, деревенский.
— Пахома? Или Женьки?
— Пахомовский.
— Пахом — правильный мужик.
— Он жену свою колотит и детей, — сообщил Глеб.
Родители переглянулись.
— А ты откуда знаешь, Herr Fischer[26]?
— Митяйка рассказывал.
Телепнёв отхлебнул чаю:
— Ну вот. Мда… это… ммм… скверно. Бить никого нельзя. Даже животных.
— Я бы Виперию побил, — прихлёбывал чай Глеб. — Она наглая и злая. И со стола ворует.
— Новая кошечка, ещё к нам не привыкла. — Вера бесшумно, в отличие от мужчин, пила чай.
— Диковата, диковата, — кивал седеющими прядями Пётр Олегович. — Но ты понимаешь, сын мой дорогой, путь насилия хоть и самый простой, но совершенно тупиковый.
— Пап, она ласки не понимает. Плохая кошка! Оцарапала меня.
— Э, нет, родной. — Пётр Олегович зачерпнул полную ложечку мёда, отправил в рот и тут же запил чаем, задвигал увесистыми розовыми щеками. — Плохих животных… ммм… не бывает, как и плохих людей. Что есть плохо? Поступок! Кто его совершает? Человек. Вопрос: способен ли человек, совершивший плохой поступок, после этого совершить поступок хороший?
— Способен, — ответил Глеб.
— Но если бы он был плохим человеком, он бы не был способен на хорошие поступки. А совершал бы только плохие! Значит, он не плохой человек. И не хороший. А — просто человек. Homo sapiens c суммой хороших и плохих поступков. Так и животные. Вот эта Виперия тёти Олина, она же не всё время шипит, царапается и ворует? Может и приласкаться, и ласково помурлыкать? Может?
— Ну, может… но всё равно противная.
— Противная! Потому что ты запомнил только её плохой поступок. А если бы мы с мамой держали в памяти только твои плохие поступки, кем бы ты был для нас? Или мама помнила бы только мои плохие поступки?
Вера притворно-грозно прищурилась:
— И какой был последний?
Пётр Олегович тут же задумался, лицо его стало сумрачно-серьёзным. Он угрожающе процедил:
— Третьего дня облил тебя за завтраком сливками.
И расхохотался, откидываясь на спинку стула. Смех его был сильный, задорный, грудной. И всегда заражал окружающих.
Вера и Глеб тоже засмеялись.
— Так что, Глеб, не суди Випу строго. Помни, что говорил Филипп Филиппович из «Собачьего сердца» — ласка, только ласка.
Глеб кивнул.
Телепнёв покосился на окна:
— И не думает переставать!
— Петя, месяц сушь стояла.
— Да, да, пыль глотали мужики и бабы… А нынче: шёл дождь, скрипело мироздание. Веруша, я прошу прощения!
Он прижал руки к пухлой груди.
— Что такое?
Пётр Олегович замер в этой позе. Затем произнёс робким шёпотом:
— Я про-го-ло-дался!
— Господи! — Вера рассмеялась.
— Завтракали рано, а сейчас уж первый час.
— Я тоже есть хочу, — сказал Глеб и перевернул на блюдечке пустую чашку.
— Господи, мои мужчины голодные! — Вера всплеснула руками, встала и пошла на кухню.
Пётр Олегович обнял сына:
— Дадут! Дадут нам поесть!
Вскоре на столе оказались варёный окорок, жареная холодная курица, свежие огурцы, пшеничный и ржаной хлеб, сливочное масло и овечий сыр. Пётр Олегович достал из буфета графин с водкой, настоянной на смородиновой почке, подмигнул:
— Ну вот. Чтобы легче проскочило! Да и обед у нас безалкогольный.
— Чтение и водка несовместны.
— Увы!
— Тогда. Петя, и мне рюмку. Я озябла в лесу.
— Правильно!
Он взял две хрустальные рюмки и с графином подошёл к столу, стал разливать золотистую настойку.
— И кстати, в лесу наткнулась на мягкий куб.
Густые чёрные брови его поднялись:
— Что ты говоришь!
— Да. Ползёт в лесу у нас.
— Почему в лесу?
— Ты у меня спрашиваешь?
— Кубы только по полям должны ползать. — Глеб взял кусок курицы.
— Именно! Какого черта он ползёт в лесу?
— Пошли запрос в МЭ, дорогой.
— Сеть рухнула. Не до запросов! Но… эдак он и в дом вползти может?
— Может.
— Нет, я не против. Как вползёт, так и выползет, и дом наш будет в сто раз L-гармоничней, но…
— Но! — Вера подняла рюмку. — Выпей за наше с Глебом здоровье. Простужаться летом не хочется.
— Ваше здоровье, дорогие мои!
Они чокнулись и осушили свою рюмки.
— Ну вот. Ах, хороша! — Пётр Олегович взял двумя пальцами огурец и захрустел им.
Вера
