людей прислушались к нему? Странно. Он как будто настаивал на том, что мы живем внутри безконечно огромного здания, имеющего, однако, стены. В стенах этих со времен Адама проделано много дыр, – как бы из застенка нашего мира за стены мира иного, – но Шестов был чуть ли не первый, кто дерзнул заглянуть в одну из этих дыр и описать то, что он мог подглядеть. А подглядел он довольно, чтобы всю жизнь описывать то, что увидел – или ему казалось, что увидел. Другие тоже пытались, но заглядывали только в те дыры, которые провертели сами, в то время как Шестов заглядывал и в другие, пытаясь показать, что увиденное разными мыслителями – сходно или даже тождественно. Он говорил, что все эти pudenda, ineptia, impossibilia[15], сорванные праотцем Адамом с небесного древа – забыты, а что на небесах все позволено, кроме любопытства. Характерно, что в его философии нет места понятию Любви, притягательной динамической силы, которая «движет солнце и другие светила».
Ахавъ и плотникъ
На палубѣ. Первая ночная вахта.
Плотникъ стоитъ у верстака и при свѣтѣ двухъ фонарей сосредоточенно работаетъ напильникомъ надъ брусомъ китовой кости, изъ котораго вытачиваетъ ногу[16], каковой брусъ накрѣпко зажатъ въ тискахъ. На верстакѣ разложены тамъ и сямъ большія костяныя заготовки, кожаные ремни, прокладки, винты, и всевозможные инструменты. Чуть дальше видать красное пламя въ горнилѣ; тамъ за работой кузнецъ.
Что твой напильникъ, что кость, драть ихъ обоихъ. Чему надоть быть твердо, то мягко, а чему мягко, то обратно твердо. И все у насъ такъ-то, которые точатъ старыя челюсти да голѣни. Возьмем-ка другую. Такъ точно, эта получше будетъ [чихаетъ]. Вотъ те на, да у этой опилки… [чихаетъ] …однако [чихаетъ] …эка, у этой [чихаетъ] – да что жъ за наказанье такое, прямо слова не дастъ сказать! И подѣломъ, разъ тебѣ, братъ, приходится имѣть дѣло съ мертвымъ матерьяломъ. Пили живое дерево, и никакихъ тебѣ опилокъ; рѣжь живую ногу, и – никоимъ образомъ [чихаетъ]. Эй, кузя, готова-ли тамъ у тебя муфта и скоба; онѣ мнѣ скоро понадобятся. Еще спасибо [чихаетъ] не нужно сустава въ колѣнѣ дѣлать; то-то была бы загвоздка; а голѣнь – завсегда пожалуйста, это все равно что жердь; только нужно вылощить получше. Время, время; кабы не такъ поджимало, я бъ ему такую ножку выточилъ, какой никто еще [чихаетъ] не шаркалъ у барынь въ гостиныхъ. Тѣ ноги и голѣни, въ оленьей шкурѣ, какія я видалъ въ окнахъ лавокъ, ни въ какое сравненье бы не шли. Онѣ вѣдь что? онѣ промокаютъ, и отъ того конечно опухаютъ, и надобно ихъ пользовать [чихаетъ] примочками и мазями, ровно какъ живыя ноги. Ну вотъ; прежде чѣмъ отпилить, нужно кликнуть ихъ ста-рое Могутство и посмотрѣть, подходитъ ли по вышинѣ; скорей коротка, я думаю. Ба! а вотъ и шагаетъ кто-то; повезло намъ; либо самъ, либо другой кто, это ужъ точно.
Ахавъ (входя)
(Въ теченіе всей слѣдующей сцены плотникъ продолжаетъ время отъ времени чихать.)
Ну что, дѣлатель человѣковъ!
Какъ разъ вовремя-съ. Извольте я помѣчу длину. Разрѣшите снять мѣрку-съ.
Снимаютъ мѣрку для ноги! ладно. Не впервой. Ну давай! Такъ; прижми пальцемъ тутъ. Основательные у тебя тисочки, плотникъ; дай-ка попробую, крѣпко ль жмутъ. О да, порядочно.
Сударь, сударь, осторожно! такъ и кости сломать недолго.
Не бойся; я люблю крѣпкій зажимъ; хорошо, братъ, чувствовать, что въ этомъ скользкомъ мірѣ есть еще нѣчто, что можетъ тебя держать. А что тамъ дѣлаетъ этотъ Прометей? – ну, кузнецъ – что онъ тамъ работаетъ?
Онъ теперь небось скобу куетъ-съ.
Такъ. Артель, стало быть; онъ отвѣчаетъ за мышечную часть. Ну и звѣрскій же докрасна огонь онъ раздулъ!
Такъ точно-съ; для его тонкой работы ему нужно довести его до бѣлаго каленія.
Ммъ. Вонъ оно какъ. Вижу теперь глубокій смыслъ въ томъ, что старый сей грекъ, Прометей, дѣлатель, какъ передаютъ, человѣковъ, былъ ковачъ, и оживлялъ ихъ огнемъ; ибо что создано въ огнѣ по праву принадлежитъ огню; такъ и пекло адское, навѣрное. А какъ сажа-то летаетъ! Должно быть остатки, изъ которыхъ грекъ этотъ варганилъ африканцевъ. Плотникъ, когда онъ кончитъ со скобой, скажи ему выковать пару железныхъ плечныхъ лопатокъ; у насъ на кораблѣ коробейникъ съ невыносимой ношей.
Э… сударь?
Постой; покуда Прометей за работой, закажу-ка я полный комплектъ человѣка желательной мнѣ модели. Imprimis, семи саженей росту въ носкахъ; потомъ, грудь чтобы какъ туннель подъ Темзой; дальше, ноги съ корнями, чтобы твердо стоять на одномъ мѣстѣ; затѣмъ, руки въ полтора аршина до запястья; сердца вовсе не нужно, лобъ мѣдный, и полдесятины отборныхъ мозговъ; и, дай подумать, заказать что-ли глаза, чтобъ глядѣли наружу? Нѣтъ, а лучше сдѣлать темя прозрачнымъ, чтобы свѣтъ проходилъ внутрь. Вотъ, принимай заказъ, и ступай прочь.
Вотъ те разъ, о чемъ это онъ, и съ кѣмъ? хотѣлъ бы я знать. Оставаться или уходить? [въ сторону].
Куда годится архитектура, коли куполъ слѣпой; мой во всякомъ случаѣ. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ; мнѣ нуженъ фонарь.
А, а! вотъ оно что! Тутъ два у насъ, а мнѣ и одного довольно.
Для чего ты суешь мнѣ въ лицо этого держивора? Совать свѣтъ въ лицо хуже чѣмъ дарить пистолеты.
Я думалъ, сударь, вы говорите съ плотникомъ.
Съ плотникомъ? что жъ – но нѣтъ; – весьма пристойное и я бы сказалъ чрезвычайно достойное занятіе у тебя тутъ, плотникъ; – или можетъ быть ты предпочелъ бы работать въ глинѣ?
Э… сударь… Въ глинѣ? въ глинѣ изволили сказать? Да это вѣдь грязь; въ глинѣ пускай копаются кто роетъ канавы-съ.
Да онъ нечестивецъ! О чемъ это ты чихаешь все время?
Отъ кости бываетъ много опилокъ, сударь.
Ну тогда заруби себѣ на носу; когда помрешь, смотри не хорони себя у живыхъ подъ носомъ.
Что-съ? – о! а! – пожалуй; – да – о, Господи!
Послушай, плотникъ. Я полагаю, ты считаешь себя исправным, добрымъ мастеровымъ, такъ ли? Въ такомъ случаѣ, не будетъ ли лучшей аттестаціей твоей работы, ежели, когда приду, чтобы приладить ногу, которую ты работаешь, я буду все-таки ощущать на томъ же самомъ мѣстѣ другую ногу; то есть, плотникъ, мою старую, отрѣзанную ногу; ту, говорю, которая изъ плоти и крови. Не можешь развѣ изгнать совсѣмъ этого ветхаго Адама?
По правдѣ сказать, сударь, я начинаю теперь кое-что понимать. Да, слышалъ я кой-какія презабавныя вещи по этой части; будто когда у человѣка снесетъ мачту, он все-таки не вовсе теряетъ чутье старой реи, и она нѣтъ-нѣтъ да покалываетъ. Позволите
