являлся помощником Вителиса и заведовал канцелярией фрументария.
…Надо было бы к нему заглянуть, поговорить о том о сем, уговаривал себя Лонг. Он пытался отвлечься от воспоминаний о Пантее, однако угрызения нарастали и давили, как нарастал и давил зной всходившего к зениту солнца.
Путешествие заняло почти три недели, с остановками, посещениями древних египетских храмов, угощениями от местных магистратов. Погода была жаркая, и все равно Бебий лично убедился, что первый урожай в этом году будет обильный. Если боги расщедрятся, второй урожай тоже будет богатым, так что в Риме могут не беспокоиться – столица будет с хлебом.
Что касается пирамид, они уже издали подавили всякие сомнения в полезности поездки. Рукотворные горы оказались куда более громадными и величественными, чем это представлялось по изображениям, рассказам свидетелей и предчувственным ожиданиям. Чем ближе, тем меньше оставалось сомнений – такое чудо могли сотворить только великаны, которых по определению не могло быть на земле даже в мифические времена. А вот на тебе – пирамиды как стояли, так и стоят. Их треугольные спины ярко блестели на солнце, напоминая, что есть на земле нечто непостижимое для наших мудрецов.
Еще более величественными они показались на закате.
Ночью Бебий так и не смог заснуть – все разглядывал непостижимо величественные сооружения. Черные тени пирамид закрывали полнеба – яркого, звездного, обволакивающего землю. Он не мог отделаться от изумления – если эти искусственные горы дело рук невзрачных загорелых крестьян, нескончаемые, надрывные труды которых ему приходилось наблюдать в Дельте, каков же размах мысли был у создателей этого чуда?
Разговоры с Эвтермом, короткие объяснения Зии убедили его: весь окружаемый, доступный человеческому взгляду мир был создан единой силой. Глядя на пирамиды, занимало другое – какое место неведомый создатель отвел в этом пространстве человеку? На что он может рассчитывать и какова была цель миротворящего разума, сотворившего такое непостоянное в добродетели, подверженное нелепым страстям существо?
На рассвете опять подмешалась неясная грусть – не давали покоя утомительные и навязчивые тени воспоминаний, ведь память – это не что иное, как коллекция теней прошлого.
Припоминалось все: и руки этой красотки, ее поцелуи, ее умение прижиматься и выдавливать из него все, до самого донышка; вспоминался неимоверный прилив страсти.
Он вышел из палатки и уселся на песок в ожидании восхода. Сидел неподвижно, только руки продолжали ощупывать и поглаживать песок, на котором он сидел. Справиться с прихлынувшим желанием было невозможно, и вопреки всякой логике, всякой нелюбви к соглядатаям дал слово, что, как только вернется в Александрию, сразу же прикажет Храбрию отыскать Пантею.
Он вернет ее…
С тем и заснул на мягком ложе, на матрасе, набитом тростником, из которого местные умельцы ловко выделывали предназначенную для письма принадлежность, называемую папирусом. Это ремесло граничило с искусством и, следовательно, с чудом.
Обратный путь оказался недолог, и к вечеру четвертого дня караван вошел в Александрию.
С Авидием он простился возле легионного поста, с погонщиками перед городскими воротами. В дом вошел еще засветло, был встречен радостными криками старушки и старика и обоих сторожей – набивателя матрасов и выщипывателя волос.
Омылся в бане и при последних лучах солнца искупался в бассейне.
У себя в спальне достал чистый папирус и, пристроившись на ложе, прикинул, как покороче и поточнее описать свои впечатления от поездки к пирамидам.
…Тогда и раздался стук.
Кто-то с силой забарабанил в ворота его дома.
Бебий, не в силах совладать с собой, бросился к уличному выходу. Следом помчались Храбрий и Филомуз. Дак попытался обогнать хозяина, оттеснить от двери.
Бебий оттолкнул его и, первым выскочив на улицу, споткнулся.
Возле порога лежал увесистый сверток, в нем было что-то мягкое. Бебий наклонился, откинул ткань и вздрогнул – на него смотрела Пантея. Смотрела бесчувственно, из вечности. Горло у нее было наполовину перерезано, и эта отвратительно глубокая и черная, похожая на тень, щель сразу ударила по глазам.
Бебий разрыдался, развернул сверток. Женщина была одета в те вещи, которые были на ней, когда она покинула его дом.
Храбрий оттащил его от безжизненного тела, потребовал, чтобы хозяин взял себя в руки и убрался с улицы, чтобы не привлекать сбегавшихся зевак. Они действительно прибывали и прибывали.
Бебий взял себя в руки и помог Храбрию занести Пантею в дом.
Здесь приказал доставить ее в атриум…
Глава 7
Пантею похоронили на следующий день – тело сожгли на погребальном костре. Дома Бебий, исходя из той мысли, что он вроде как дал вольную рабыне, устроил небольшие поминки, на которые никого не звал.
Вителис явился сам. Пришел, поцокал языком, обвинил в убийстве местных бандитов. Поделился секретом, полученным от Христогона – будто эти бандиты, которых развелось в Египте слишком много и которые отсиживаются в нильских плавнях, совсем распоясались. Они называют себя «слугами Каукет-мстительницы», пугают прохожих языками пламени.
– …Сначала извлекут ма-аленькую искорку, которая вдруг раздается в громадный огненный шар. – Вителис сделал испуганное лицо и обвел руками факел, которым налетчики приводили в ужас обычных смертных.
Бебий машинально поинтересовался:
– Кто такая Каукет?
Вителис буквально восхитился возможностью поведать гостю о страшной богине.
– Местные… египтяне то есть, рассказывают, будто Каукет или Кекет вместе со своим супругом Куком входит в божественную семью, называемую Огдоадой. В первозданное время, – Вителис, изображая первородную темноту хаоса, предшествующую свету, опять, раскинув руки, обвел несуществующий объем, – мир был похож на водянистую массу темного цвета. В этом бесцельном хаосе якобы жили четыре богини-змеи и четыре бога-лягушки. Этими божествами были прародители воды – Нун и Наунет, невидимости – Амун и Амаунет, бесконечности – Хех и Хаунет, и тьмы – Кук и Каукет.
Эти восемь божеств сотворили мир, который мы наблюдаем. Они создали небо и землю, верх и низ, «лево» и «право», прошлое и будущее. Они дали начало самой жизни.
Рожденная в птолемаидских катакомбах, Каукет является богиней закатных сумерек, в которых вечером уходит солнце. Ее муж Кек олицетворял утренние сумерки, из которых оно рождалось.
Бебий усмехнулся:
– Ты, оказывается, поэт, Вителис. Любишь сказки…
– Нет, скорее я – наблюдатель, которому хорошо известно, что при приближении царства тьмы первыми на землю пробираются полчища теней, повелительницей которых является сама Каукет. Противостоять им бессмысленно.
– А если попробовать? – поинтересовался Бебий. – Опереться, скажем, на надежного человека у власти?..
– Такие только в сказках бывают, – засмеялся Вителис.
– Не скажи, – упрекнул его хозяин. – В Риме достаточно упорных и приверженных римским древностям граждан. Другое дело, что времена действительно изменились, тени осмелели, но ведь днем в
