рассматривались как потенциальные прикрытия для революционной подготовки. Однако женщины по-прежнему могли действовать от себя лично. Историк Галина Ульянова разыскала данные о 79 женщинах-благотворительницах из числа московского купечества: в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, они пожертвовали миллионы рублей на благотворительные проекты и в городские организации, содействовавшие общественному благосостоянию. Среди них была и Агриппина Абрикосова (1833–1901), жена главы знаменитой кондитерской фабрики «Абрикосов и сыновья» и мать 22 детей, 17 из которых выжили. В 1889 году Абрикосова учредила в Москве бесплатный родильный дом и гинекологическую клинику, а также завещала городу 100 000 рублей на второй родильный дом после своей смерти в 1901 году. Более известной, хотя и далеко не самой щедрой благотворительницей была купчиха Варвара Морозова, которая с 1883 до 1892 года, после смерти мужа, была главой семейной фирмы — Тверской мануфактуры. В период с 1883 по 1914 год Морозова пожертвовала Москве почти 280 000 рублей, в том числе на финансирование читальни, начальной школы для девочек, а после революции 1905 года — народного университета [Ульянова 1999: 406–408]. Пользуясь тем, что российские законы наделяли даже замужних женщин правом самостоятельно распоряжаться своим имуществом, и в соответствии с православными религиозными традициями, призывающими делиться своим богатством с бедняками, такие женщины основали и поддерживали ряд благотворительных начинаний. Женские религиозные общины также занимались благотворительностью в пользу бедняков, образованием молодежи и уходом за больными, особенно в сельской местности, где такая организованная деятельность оставалась относительно свободной от вмешательства правительства даже во времена самой жесткой реакции. Число таких общин резко увеличилось к концу века, что стало частью более широкого религиозного возрождения[117].
По мере ослабления ограничений в начале 1890-х годов перед женщинами открывались беспрецедентные возможности вносить свой вклад в общественное благо и определять, в чем оно должно состоять. Женщины стали активнее настаивать на открытии женских курсов. Новые благотворительные организации возникали в невиданных ранее количествах. Городские власти стали принимать гораздо более широкие меры поддержки необразованных деревенских масс, наводняющих городские кварталы. В 1894 году во всех крупных городах были созданы муниципальные попечительства о бедных — своего рода система социального обеспечения. Стремительно росло количество частных благотворительных организаций, осуществляющих самые разные виды помощи. Женщины участвовали в их деятельности почти на всех уровнях. Они руководили благотворительными организациями, входили в руководящие и консультативные советы, работали в благотворительных учреждениях либо в качестве добровольцев, либо в качестве наемных служащих, оказывая влияние на цели и направления этих организаций. Многие из таких проектов были посвящены нуждам матерей и детей. Интересно, что большинство из них избегали матерналистского дискурса, доминировавшего в подобных благотворительных начинаниях на Западе, а вместо этого делали упор на важности заведений по уходу за детьми, таких как ясли и приюты, и роли женщин как работниц. Общество Елизаветы, названное в честь сестры императрицы, организовало даже детские сады для трудящихся женщин среднего класса — задолго до того, как подобные учреждения были созданы на Западе[118].
Кроме того, записывая впечатления о своих встречах с представителями низших классов, образованные женщины помогали формировать восприятие в обществе как их самих, так и «других», кого они описывали. Результаты массовых исследований Мины Горбуновой о московских крестьянках и их ремеслах были опубликованы в 1882 году под эгидой Московского статистического бюро. Этнографическое исследование Александры Ефименко «Исследования народной жизни» вышло в свет в 1884 году. В 1894 году в популярном «Вестнике Европы» появилась книга врача Екатерины Сланской «По визитам: день думского женщины-врача в Санкт-Петербурге». Спустя четыре года врач Мария Покровская опубликовала аналогичный отчет под названием «Моя думская практика» в другом толстом журнале. Российские журналистки рассматривали прессу как площадку для общественного действия и средство преобразования общества, в отличие, например, от их британских коллег[119]. Описывая положение низших классов, многие из этих пишущих женщин уделяли особое внимание опыту и потребностям женщин и детей, к ним принадлежащих. Выступая от имени тех, кому повезло в жизни меньше, чем им самим, образованные женщины стремились влиять на задачи и мировоззрение зарождающегося гражданского общества.
Новая женщина?
К 1890-м годам, отчасти благодаря влиянию рынка, новообретенная склонность женщины заботиться о самой себе стала все чаще соперничать с побуждениями помогать «другим». Публикация в 1892 году дневника Марии Башкирцевой отразила и укрепила эти тенденции. Дневник, который Башкирцева вела с 13 лет до своей преждевременной смерти в 1884 году, оказал огромное влияние на некоторых читательниц. Вначале озабоченная лишь собственной внешностью и эротическими переживаниями, Башкирцева позже обратилась к искусству как к средству самовыражения и достижения славы, к которой она стремилась. Ее готовность пожертвовать всем ради искусства и борьба за самосовершенствование предложили новую модель женского поведения. Любовь Гуревич, девушка из либеральной и интеллигентной петербургской семьи, впервые прочитала Башкирцеву еще гимназисткой. Она убежденно заявляла, что этот дневник помог ей отказаться от господствующих культурных ожиданий от нее как женщины и жить более полной и насыщенной жизнью[120], чем она могла бы, не прочитав его. Столь же глубокое впечатление дневник произвел на Елизавету Андрееву, происходившую из зажиточной купеческой семьи. Двадцатилетняя Андреева понимала, что хочет быть независимой и «делать что-нибудь», однако понятия не имела, что именно. Феминизм, воплощенный в предыдущем поколении феминисток, она находила непривлекательным: «Все они были уже старые, некрасивые, стриженые, курили, одевались в какие-то серые балахоны. Я не хотела быть похожей на них». «Смелое утверждение себя», отразившееся в дневнике Башкирцевой, представлялось более привлекательной моделью. Андреева выработала для себя программу: вначале преодолеть собственную робость и неуверенность в себе, а затем научиться игнорировать устоявшиеся авторитеты и предрассудки своей купеческой среды. Цель? «Быть до конца собой» [Андреева-Бальмонт 1997: 227].
Рис. 9. Анастасия Вяльцева в вагоне. Предоставлено Санкт-Петербургским государственным музеем театрального и музыкального искусства
Образы, тиражируемые популярными журналами, подпитывали индивидуалистические тенденции. В массовой прессе начала XX века большое значение приобрели яркие личности, в том числе популярные писательницы, такие как Анастасия Вербицкая и Лидия Чарская, кумиры девочек-подростков. Используя собственные образы для продвижения своих произведений среди широкой женской публики, писательницы обрели новую известность и популярность. Хотя многие из них принимали традиционные для женщин стандарты, ни одна не примеривала на себя образ счастливой жены и домохозяйки, «сурово одомашненной» женственности, все еще преобладавшей на Западе[121]. Культура потребления зачастую ставила потворство личным желаниям выше семейных ценностей. Это новое течение ярко олицетворяла Анастасия Вяльцева. Родившаяся в 1871 году в крестьянской семье, дочь дровосека и прачки, Вяльцева на рубеже веков стала знаменитостью: она пела душещипательные романсы о любовном
