Посему велю казнить вас обоих.
Фуникова сварили живьём в котле с кипящей водой.
Затем вывели дьяка Григория Шапкина с женой и двумя сыновьями. Всем им отрубил голову князь Василий Темкин. Дьяка Ивана Булгакова царь казнил собственноручно, шестнадцать раз пронзив дьяка копьём. Наследник заколол жену дьяка.
Казнь длилась четыре часа. Царь изощрялся, стремясь превзойти себя самого. Одному отрубали поочерёдно руки и ноги, у другого вырезали из кожи ремни, с третьего сдирали чулком кожу чулком, у четвёртого вытаскивали кишки, наматывая их ему на шею, пятого сажали на кол.
Наконец все приговорённые были умерщвлены. Тела их оставили на площади до вечера, а ночью увезли за город и свалили в общую яму.
В ту ночь в Москве мало кто уснул.
7.
Пока Малюта в поисках Вяземского обшаривал Москву, тот находился совсем рядом. Лейб-медик Арнольд Лензей пожалел Афанасия и спрятал его в своей аптеке в опричном дворце на Неглинной. Доступ в аптеку был строжайше запрещён, дабы злоумышленник не подсыпал отравы в царское снадобье, которое лейб-медик всякий раз самолично пробовал, прежде чем подать царю. К аптеке примыкала кладовая, в которой врач держал свои препараты. В этой кладовке Афанасий безвылазно отсиживался уже несколько суток. Еду ему приносил помощник лекаря. Для малой нужды князь использовал реторту.
Лунными ночами Вяземский покидал свою каморку, разминая затёкшее тело, бродил в полутьме среди таинственно поблескивающих колб, сосудов и спиртовок. Осторожно приоткрывая окошко, с наслаждением пил ночной воздух. Глядя на спящий город думал про свою жизнь, про убитую семью, молился. В эти дни страшные для него дни он уверовал заново, ибо понял, что всё случившееся с ним есть кара Господня, которую он заслужил вполне. Он знал, что жизнь кончена, знал, что рано или поздно Малюта найдёт его. Иногда ему приходила соблазнительная мысль о самоубийстве, аптечные яды были под рукой и Лензей не отказал бы ему в последней просьбе. Но Вяземский гнал от себя эту мысль, его отягощённая преступлениями душа не принимала последнего греха. Оставалось ждать...
Иногда Афанасий виделся с Лензеем, и тот сообщал затворнику последние дворцовые новости. Царь лютует. Малюта добивает старую опричную думу. На место казнённых повсюду рассовал своих. От Лензея Афанасий узнал о судьбе своей сестры, вдовы казначея Фуникова, первой на Москве красавице. Её посадили голую верхом на жёсткий канат и протащили по нему несколько раз. Потерявшую сознание от дикой боли отвезли в монастырь, где она вскорости умерла в мучениях. Сестру Вяземский любил больше жены, они вместе выросли. Снова мелькнула мысль о яде. Эх, кабы напоследок дотянуться до Малютиной глотки! Уже не оторвали бы.
...Выдал Афанасия кто-то из слуг. По приказу царя оружничего поставили на правёж, определив для взыскания сумму несусветную. Били палками с утра до вечера. Отдав всё, что имел, оружничий стал оговаривать разных людей, которые будто бы были ему должны. Тех тоже хватали и выколачивали несуществующий долг в пользу казны. Целый месяц продержав Вяземского на правеже, сослали в Городецкий посад, где и уморили в тюремных оковах.
Глава пятнадцатая
ОДИССЕЯ КАПИТАНА ШЛИХТИНГА
1.
Померанский дворянин Альберт Шлихтинг угодил в русский плен при взятии крепости Озерище. Во время штурма капитан Шлихтинг дрался как подобает честному солдату, но, получив добрый удар по голове кистенём, погрузился в глубокий сон.
Пять лет, проведённых в русском плену, показались Шлихтингу пятью десятками, но потом судьба улыбнулась ему. Весной царь занемог и попросил английскую королеву рекомендовать ему хорошего врача. Королева отыскала известного бельгийца Арнольда Лензея, который, соблазнясь посулами, вскоре прибыл в Москву года вместе с братом Яковом. Поскольку знаменитый врач не понимал по-русски, первое его требование заключалось в предоставлении переводчика. В Посольском приказе Лензею предложили на выбор нескольких пленных, и врач остановился на Альберте Шлихтинге, ибо помимо немецкого и русского тот прилично знал латынь — язык медиков и поэтов.
Жил лейб-медик в опричном дворце за Неглинной, где ему были отведены отдельные покои, сообщавшиеся с царскими на случай неотложной помощи. Врач сопровождал царя повсюду, имея при себе набор необходимых инструментов, лекарств и противоядий, и Шлихтингу было поручено не только переводить лейб-медику, но и всюду таскать за ним тяжеленный саквояж. Впрочем, он не жаловался. После долгих мытарств Шлихтинг теперь жил воистину по-царски, близко наблюдая жизнь опричного двора и тем удовлетворяя природную любознательность. К тому же медику дозволялось брать книги из царской библиотеки, и Шлихтинг был потрясён хранившимися в ней редкими книгами не меньше, чем сокровищами двора. Всё свободное время он проводил за чтением, предпочитая своих любимых Виргилия, Ювенала и Теренция.
Когда царь бывал в отъезде, переводчику дозволялось покидать дворец и общаться с другими иноземцами. Так он познакомился с Генрихом Штаденом, содержавшим корчму в опричной части Москвы.
Этот шумный краснорожий немец из-под Мюнстера, по виду типичный бюргер, изображал из себя искателя приключений. Поначалу Шлихтинга оттолкнули безудержное хвастовство немца, но у Штадена имелись и некоторые достоинства. Главное из них заключалось в том, что ему было позволено держать корчму, хотя корчемство в Москве было строжайше запрещено. На вопрос, как ему это удалось, Штаден, покровительственно усмехаясь, отвечал: «Если хотите поджарить себе пирог, не забывайте помазать сковородку маслом». В корчме у него было всегда полно народу, как русских, так и иностранцев, и это было едва ли не единственное место в Москве, где соотечественники могли пообщаться за кружкой пива.
В детстве Штаден собирался стать пастором, но был изгнан из городка Алён после того как пырнул шилом сверстника. Когда Генриха выпроваживали за городские ворота, ратман замёл его след вересковой веткой в знак того, что обратный путь в Алён ему заказан. Потом Штаден искал счастья в Лифляндии, но когда его заставили работать на оборонительных сооружениях, он возмутился и ночью перешёл русскую границу в надежде разбогатеть на царской службе. То, что переход к противнику во время военных действий называется изменой, Штадена не беспокоило. Отечество там, где нам хорошо, полагал он.
Поначалу Россия не очень-то оправдала его надежды. Как и все иноземцы на русской службе, он получил кормовые деньги, полтора ведра мёду в день и кафтан на беличьем меху. Открыв корчму, принялся сколачивать состояние, но дело шло медленно до тех пор, пока царь не придумал опричнину.
— Я сразу понял, что могу схватить удачу за хвост, — упоённо рассказывал Штаден внимательно слушавшему его Шлихтингу. — И первым из иностранцев записался
