закрутил ус с одной стороны. – Вспомнил, мне однажды выписывали лекарство от гастрита. Я не пил.
– А почему?
– Я как прочитал побочные действия: шум в ушах, депрессия, кровотечение – страшно стало и думаю, фиг с ним, с гастритом.
– Ха-ха.
* * *
Прошла неделя.
Сеидгамза с темными глазами и зычным голосом стоял в ожидании пассажиров, следовавших из Дербента в селение Туриф. На ногах кожаные босоножки коричневого цвета. Его правая вытянутая рука покоилась на крыле автобуса, одна нога подогнута, живот отвисает, выпирая блеклый свитер. Он с утра ничего не ел, и голод томил его.
– Угощайтесь! – предложил ему один из пассажиров, протягивая пакетик с горячими пирожками.
Сеидгамза оглянулся, отняв руку от автобуса. Это был Агакеримхалу, высокий стройный мужчина семидесяти лет. На лице ни единой морщины.
– Нет, нет. Спасибо, – вежливо отказался он. – Я больше не ем пирожков и консервов – ваш врач запретил. У меня от них изжога. И вообще из-за этой работы я заработал себе гастрит. – Он начал гладит свой живот.
– Что, в Турифе плохо тебя кормят?
– Конечно, – без раздумий сразу ответил Сеидгамза. – Вы все только и умеете готовить хинкал с жирным мясом. И это на ночь и каждый день. Теперь у меня барахлит желудок, сердце и печень. Вы, наверное, договорились убить меня.
– Ну, что ты Сеидгамза, – отпарировал Керим. – Мне семьдесят лет, и я люблю хинкал – ничего не болит. Можно подумать у вас в Хюряке хинкал не едят.
Между тем автобус заполнялся, и время подходило к отправке. Сеидгамза пошел на обход автобуса, оставив замечание Керима без внимания. Через минуту он оказался за спиной Керима.
– Сегодня я ночую у Неби, – монотонным голосом продолжил Сеидгамза. – Я ему заказал рыбу жареную – кутум. Я посмотрю: если он не сделает это, то завтра у вас не будет автобуса. Для меня желудок важнее всего. – Он два раза шлепнул рукой по животу. – Поехали!
– Не надо обижать нашу кухню, – продолжал Керим отражать обиду, – оттого у нас живут долгожители – одному сто десять лет, Кешерин-Алескеру, две женщины – за сто и десяток мужиков за девяносто.
Сеидгамза, который слушал его в половину уха, ушел за автобус: его в данный момент не интересовали долгожители – ему нужны были пассажиры. Керим добавил себе под нос:
– А он, видите ли, хочет кутум…
Спустя два часа автобус через маршрутные села Чулат, Новоселицкое, Тинит, урча мотором на затяжных подъемах, прибыл в Туриф. Детвора встречала автобус криками. Пастух отгонял коров, которые обтекали автобус с обеих сторон, с дороги. Они шли, размахивая хвостами и цокая копытами. Женщины зазывали запоздалых детей домой.
В центре села мужики стояли отдельными группами в зависимости от интересов: старики вспоминали свои дела и предшественников, сделавших ощутимые поступки для села, района и страны; молодежь обсуждала события в мире спорта. А когда речь заходила о политике, то в ней участвовали все слои – и интеллигенция, и колхозники, и пенсионеры. В такой момент лучше тут не находиться – демократия может зашкалить и в качестве аргументов могут в любой момент появиться кулаки. Вместе с тем надо отметить, что все единодушны, когда речь заходит об истории села. Это их гордость, которая сплачивает их перед лицом опасности.
* * *
Сеидгамза остановил автобус, открыл боковые двери и выпрыгнул из кабины. Подойдя к толпе, он громко поздоровался – он уже давно стал своим среди чужих. Он оглядел толпу и заметил, что там не было Максима.
– А где Максим? – спросил он.
– Он начудил и его вызвали в район на комиссию, – сказал Хизридин, учитель по истории.
Сеидгамза сразу изменился в лице. Это затишье перед бурей: что-то произойдет. Зря затеяли шутку с этим народом. Нелогичная шутка может иметь нелогичные последствия.
* * *
Максим, молодой врач, после окончания института проходил здесь стажировку. Хотя ему было двадцать четыре года, он стал вести себя развязно и часто пошаливал. Его несерьезное отношение к работе стало предметом обсуждения врачебной комиссии в районе.
Признавая за собой вину, Максим вошел в кабинет главврача и стал возле дверей, чувствуя, как десяток глаз обжигают его.
– Теперь, товарищи, рассмотрим жалобу на действия молодого врача, который проходит стажировку в селении Ту-риф, – произнес главврач Самед из селения Ягъдигъ. – Это позор всему нашему здравоохранению и образованию тоже. Надо же до такого додуматься. Вроде взрослый, здоровый, красивый молодой человек, а в голове пусто. – Достав из ящика стола лист исписанной бумаги, главврач положил его на стол и разъяренно ударил по нему рукой.
По кабинету прошел шепот. Максим не знал, куда прятать свои глаза от стыда.
– Рассказывай, – приказал Самед Максиму громко, чтобы все слышали, – что ты сделал со старой женщиной.
Наступила пауза. Максим тяжело вздохнул.
– Ничего, – тихо ответил Максим. Он на миг поднял свои черные глаза с длинными ресницами и опять опустил. Высокий, полный, с мощными предплечьями в минуты стеснительности он казался маленьким и беспомощным как ребенок. Если бы он знал, что это дело примет такой оборот, он ни за что не допустил бы такой оплошности. «А если это событие в оформлении главврача дойдет до отца, конец мне и моей карьере», – думал Максим.
В помещении наступило молчание, аж слышно было, как жужжала муха над головой Самеда, норовя сесть на его голову. Он отмахивался.
Максим, набравшись смелости, начал:
– Я находился на работе, когда Умиева приковыляла ко мне на прием с палками в обеих руках, и я встал и помог ей сесть на стул. «На что жалуетесь, бабушка?» – спросил я. «Ноги, сынок. Не хотят ходить и болят», – ответила она. «А сколько Вам лет?» «Не знаю, сынок. Говорят восемьдесят пять или девяносто». А в селе я слышал, что ей за сто… «У вас что-нибудь еще болит?» – спросил я. «Нет, нет, упаси бог», – ответила бабушка бодрым голосом. «Это же хорошо, бабушка». Потом я подумал, если назначить деклофенак, то колоть некуда – одни кости и кожа и к тому же, кто знает ее переносимость. Я спросил: «Вы когда-нибудь лекарства пили или уколы?» «Нет, нет, сынок, – ответила она. – Упаси, бог». И я ей сказал, так, в шутку, – Максим сделал паузу: «Бабушка, идите домой и поставьте ноги в сырую землю». «В сырую?» – испуганно переспросила она. «Да», – ответил я. «А зачем в сырую?» «Пусть привыкают!» – сказал я. Я был злой – накануне в село привезли труп молодого солдата.
В кабинете все зашевелились и стали смеяться профессиональному анекдоту, кроме невозмутимого главврача.
«А какое-нибудь лекарство, сынок? – спросила она дрожащим
