мы дошли до садов, печально знаменитых той ужасающей бойней, когда, остановившись на самом солнцепеке и повествуя о мрачных событиях, Жорж Кэн указал нам на белый силуэт, словно плывущий в отдалении. «Это душа Люсиль Демулен», — сказал он. Бедная Люсиль Демулен, сколько мужества пришлось ей проявить, когда она сопровождала мужа на эшафот, куда и сама не замедлила за ним последовать!
Однако фигура не была ни тенью, ни видением. Это Люси Арбел, охваченная порывом сострадания, отошла в сторону, чтобы скрыть слезы.
Тереза уже пробуждалась!
Через несколько дней после этого я обедал в посольстве Италии. За десертом любезнейшая графиня Торниелли с присущими ей тонкостью, изяществом и красноречием поведала нам историю особняка на улице Гренель, где располагалось посольство.
В 1793 году особняк этот принадлежал семейству Галлифе. Одни из представителей это славного дома подверглись гильотинированию, другим удалось бежать за границу. Дом хотели продать как национальное имущество. Неожиданно воспротивился старый слуга, обладавший твердым и решительным характером. «Народ — это я, — заявил он. — И вы не можете отнять у народа то, что ему принадлежит. Здесь я дома!»
Когда в 1798 году один из Галлифе, оставшийся в живых благодаря эмиграции, вернулся в Париж, первой его мыслью было навестить фамильное жилище. Каково же было его удивление, когда там его встретил старый слуга, чьи резкие и твердые слова уберегли дом от конфискации. «Месье, — сказал он, бросившись к ногам хозяина, — я сохранил ваше достояние и теперь возвращаю его вам!»
Поэма о Терезе заявила о себе! Это открытие стало ее предвестником.
Я могу точно сказать, что первая музыкальная идея этого произведения появилась у меня в ноябре того же года в Брюсселе, в Камбрийском лесу. Был чудесный осенний полдень, озаренный бледным светом солнца. Казалось, будто деревья медленно теряют жизненные силы. Исчезла пышная, веселая зелень, прежде покрывавшая их кроны. Время от времени порыв ветра сбрасывал наземь коричневые, рыжие, желтые листья, окрашенные золотистым отсветом, принимающие разнообразные его оттенки — что за ирония природы!
Ничто не напоминало чахлую, тощую поросль нашего Булонского леса. Раскидистые ветви этих красавцев навевали мысли о тех великолепных деревьях, что растут в Виндзоре или Ричмонде. Я шагал по палой листве, ворошил ее ногой. Мне нравился ее шорох, он так соответствовал моим мыслям! Еще более заставило меня погрузиться в сюжет то, что среди окружавших меня людей находилась будущая героиня «Терезы».
Я жадно разыскивал все, что имело отношение к страшным временам Террора, отпечатки, которые могли бы поведать мне запутанную и зловещую историю эпохи, дабы с наибольшей достоверностью написать второе действие, любимое и близкое более других.
Я возвратился в Париж и в своей квартире на улице Вожирар всю зиму и весну напролет писал музыку к «Терезе» (закончил я ее летом, у моря).
Припоминаю, как однажды утром я пребывал в сильном возбуждении, работая над сценой, настоятельно требовавшей содействия моего соавтора Жюля Кларети. Я решил немедля написать министру почты, телефона и телеграфа, чтобы просить его о невозможном: сегодня, до четырех часов предоставить в мое распоряжение телефон. Разумеется, составлено было это письмо в духе почтительной просьбы.
Мог ли я надеяться? Но когда я вернулся домой после отлучки, то обнаружил на камине новехонький телефонный аппарат.
Министр Беран, прекрасно образованный человек, сразу откликнулся на мое внезапное желание и послал ко мне бригаду из двадцати работников, имевших при себе все, что необходимо для установки. О дражайший и любезнейший министр! Я еще более люблю его за слова, сказанные после: «Я был счастлив оказать эту услугу вам, тому, чьи творения столь часто доставляли мне удовольствие в театре!»
Да, par pari refertur[30]. Он вернул мне комплимент, но так изящно, что я высоко его оценил.
Алло!.. Алло!.. Первые мои попытки были, безусловно, весьма неловкими, но все же я научился поддерживать связь. Вдобавок я узнал приятную вещь: моего номера не было в «Ежегоднике», так что звонить мне никто не мог, я обладал единоличным правом использования чудесного аппарата!
Я немедленно связался с Кларети. Звонок с улицы Вожирар сильно его удивил. Я обсудил с ним мысли по поводу трудного места, которое стало причиной установки телефона.
Речь шла о последней сцене. Я сказал: «Надо зарезать Терезу, и все закончится». И услышал незнакомый голос, испускавший дикие крики (наша линия, к несчастью, была доступна и другим абонентам). Мужчина кричал: «Если бы я знал, кто вы такой, негодяй, я бы сдал вас в полицию! Это похоже на преступление! О ком вы говорите?»
Голос Кларети: «Если зарезать, она воссоединится с мужем в повозке. Яд будет лучше».
Голос незнакомого господина: «Это уж слишком! Теперь эти злодеи хотят ее отравить! Я зову надзирателя! Требую расследования!»
В трубке раздался страшный треск, и наконец воцарилась тишина. И это было хорошо. Имея на своей линии еще одного абонента, мы с Кларети рисковали провести не лучшую четверть часа в своей жизни! Меня до сих пор бросает в дрожь!
С тех пор мы часто работали с Кларети по телефону, каждый на своем конце линии, и эта Ариаднина ниточка привела меня однажды к Персефоне… то есть, к Терезе, к возможностям голоса которой я примеривался то так то сяк, и желал слышать ее мнение прежде чем писать.
В один прекрасный весенний день я отправился прогуляться в парк Багатель, взглянуть на заброшенный павильон, построенный графом д’Артуа при Людовике XVI. В моей памяти сохранился небольшой замок, который торжествующая Революция оставила в распоряжение компании, организующей загородные праздники, после того как его конфисковали у прежнего владельца. После возвращения собственности во время Реставрации граф Артуа назвал его «Бабиоль» (Игрушка). Багатель и Бабиоль — это один и тот же павильон, и в нем почти до наших дней проживал Ричард Уоллес — миллионер, знаменитый коллекционер и филантроп. Позднее у меня возникло настойчивое желание, чтобы декорации первого действия в точности воспроизводили его. К тому же известно, каким образом он было связан с падением маркизов Эртфордов.
Я уже закончил партитуру, и Рауль Гансбург, чье намерение получить это произведение для театра Монте-Карло было нам с мадам Массне уже известно, сообщил, что Его светлость принц Монако почтит своим присутствием наше скромное жилище и придет обедать вместе со своим управляющим, графом де Ла Мотт д’Алоньи. Мы тут же пригласили моего дорогого соавтора с мадам Кларети и нашего друга и издателя Анри Эжеля с супругой.
Принц Монако запросто уселся рядом с пианино, которое я распорядился привезти по такому случаю, и слушал отрывки из «Терезы».
